В кладовке стоял старый полосатый холодильник. Черные горизонтальные полосы были нанесены на его некогда белую дверь через неравномерные промежутки.

– Вот дорога, – кивнула Ягель. – Только халат накинь.

Белый накрахмаленный халат висел на вбитом в бревно гвозде возле кладовки.

– Но это же гребаный холодильник, – возразил Люмех.

– Ты хочешь отсюда выбраться?

– Да, но это гребаный полосатый холодильник! – взвыл Люмех.

– Другого пути нет, – Инна Дмитриевна еще подождала, но спецназовец не трогался с места. Тогда она, пожав плечами, стала опускать руку, держащую занавеску.

Сточкер шестым чувством понял, что закрывается какой-то незримый выход из этого безумного мира, из чьей-то больной фантазии, и, если немедленно не решиться, будет капец.

– Погодь, – сказал он, останавливая ее руку. – Че делать?

Старуха пожала плечами:

– Да просто внутрь лезь.

– В гребаный холодильник?

– Открой и залезь! – рявкнула Ягель, выходя из себя. – Ты герой или кисель клюквенный?!

– Давай, парень! – Орех ободряюще хлопнул Сточкера по плечу. Калуга топтался сбоку, нервно облизывая губы. – Ароматические палочки тебе в помощь!

Люмех взял халат, накинул на плечи. Сделал два шага вперед, становясь перед полосатым уродцем, который едва доходил ему до груди. Холодильник низко, угрожающе гудел. Люмех взялся за изогнутую ручку, но в последний момент обернулся:

– А че мне там делать? Ну, когда я буду… на дне?

– Разберешься, – сказала старуха. – Орудие я тебе скину.

И Люмех открыл дверцу.

Его засосало, как пылесосом. Спецназовец заорал, замахал руками. Он стремительно летел вниз по беспросветно черной трубе. Падение все длилось, вызывая тошнотворное ощущение невесомости. Ни сосредоточиться, ни схватиться ни за что, ни осмотреться… Это длилось бесконечность.

На самом деле – секунд тридцать. По прошествии их Сточкер выскочил в огромную пещеру, как пробка из шампанского, и падение замедлилось. Его словно подхватил теплый воздух, идущий снизу вместе с голубым свечением. На миг испугавшись, что зависнет под потолком, Люмех задергался, но тут же понял, что медленно опускается.

Плавное, без толчков, приземление позволило ему оглядеться и увидеть это.

Дно реальности выглядело как бесконечная черная плита, края которой терялись в темноте. На плите были выжжены голубым пламенем огромные английские буквы, и после каждой полыхала точка – как маленький взрыв. Люмех закрутился, пытаясь прочитать слово, но разобрал только первые три буквы STA – остальные терялись вдали, сливаясь в одно мерцающее пятно.

И дно корежилось под холодным, мертвым огнем этих букв, плита вспухала вокруг них неровными буграми, и волны искажения расходились дальше, меняя мир непредсказуемым образом. Люмех почувствовал, как эти волны проходят сквозь него, скручивая руки и ноги, изгибая тело. Висящий на груди автомат зашевелился на ремне, металл поплыл; дуло изогнулось, как змеиный хвост, и завязалось узлом, приклад лопнул, острые щепки застыли лепестками деревянной лилии. Но нет – приглядевшись, Люмех понял, что лепестки слабо колышутся в невидимых волнах.

А искажение шло дальше, изменяя все вокруг. В том числе плотность воздуха: ближе к полу спецназовца начало прилично болтать.

Пещера, в которой оказался Люмех, располагалась глубоко под землей, с потолка свисали корни и торчали камни – но что это был за сюрреалистический пейзаж! Если бы пещеру увидел Сальвадор Дали, он бы разломал свои картины, сплел из холстов веревку и повесился бы на ней без мыла.

Мрачный этот пейзаж плавился, видоизменялся под действием расходящихся волн искажения и боли. Да, боли. Приземлившись, Люмех отчетливо ощутил, как стонет реальность, как трещит по швам сама ткань мира. Он коснулся подошвами пола и выпрямился.

Сточкер оказался возле начала буквы S, у самого верхнего хвостика. При ближайшем рассмотрении оказалось, что буквы нарисованы белой краской. Свечение пробивалось сквозь нее, плескалось над широкой белой поверхностью, как вода в ложе ручья. Люмех носком ботинка коснулся свечения – вверх рванул сноп голубых искр, ногу чуть тряхнуло, словно от удара током. Сточкер отдернул ногу.

Он еще раз огляделся, пытаясь сообразить, что делать. Колоссальная пещера, синее пламя букв – больше здесь ничего не было.

И чем он может здесь помочь? Где выключатель?

Люмех расставил ноги, поднял голову, приставил сложенные рупором ладони ко рту и заорал в темный потолок пещеры:

– Где мое орудие?! И что я должен делать, едрёнафеня?!

Раздался громкий свист рассекаемого воздуха, что-то мелькнуло над головой, и Люмех отпрыгнул. Длинный предмет свалился на то место, где он только что стоял.

Люмех нагнулся и замер, не веря своим глазам. Что это еще за ароматические палочки?! Он медленно выпрямился и заорал:

– Вы охренели?! Я вам кто?! Я, мля, мужик! Герой! А не кисель, едрёнафеня, клюквенный!!! Бабка, эй! Ягель! Э-эй! Я убью тебя!

Никто не отвечал. Было тихо, как в могиле, безмолвно переливалось голубое пламя да поскрипывала иногда плоть реальности, корежась в трансформирующих волнах. Люмех закрыл лицо ладонями и постоял, сгорая от стыда. Потом наклонился и поднял швабру. Сплюнул, закатал рукава и принялся оттирать буквы.

Люмех сидел на своем месте в баре и глушил воспоминания водкой. Бармен за стойкой с отсутствующим видом протирал бокалы; футболка на нем была другая, но в целом парень не изменился. Только над бровью появился неаккуратный рубец в форме трезубца – будто кто-то когтями полоснул по лбу. Из кухни доносилось шкворчание жира на сковородке, пахло жареным беконом.

Едва слышно скрипнула входная дверь, двое в костюмах спустились по лесенке и подошли к стойке.

– Две текилы, – сказал тот, что повыше, лысоватый, в золотых очках.

– Шабли и сырное плато, – заказал второй, в коричневом пиджаке и с рыжеватой бородкой.

Люмех положил руку на «калаш» на коленях.

Сделав заказ, оба сели за угловой столик, развалились на диванах. Лысоватый в очках достал из нагрудного кармана платок, промокнул высокий лоб и продолжил:

– Постапокалипсис больше не возбуждает читателя, надо придумать новую серию. Новый мир, новые цели, новые герои…

– Я так ее и назову: «Новые герои»! – оживился бородатый. Лысый огорчился, но не подал виду:

– Мыслите шире, коллега! Я предлагаю…

Люмех вскочил, вскидывая автомат, и втопил спусковой крючок. «Калаш» затрясся в его руках, выплевывая пули. Люмех держал крепко, вжимая приклад в живот, расстреливая издателей, бармена, бутылки, кухню, выскочившую на шум официантку… Бутылки лопались со звоном, плескало струями виски, воздух наполнился пьяным запахом крепкого алкоголя. Бородатый и очкастый упали на пол, бармен за стойку, официантка – в кухню.

Расстреляв рожок, Люмех повесил «калаш» на плечо и твердым шагом направился к выходу, давя осколки. «Больше никакой фантастики!» – твердо решил он.

Мертвый город укутывала густая пелена ядовитого дождя. Сырой воздух полнился тоскливыми всхлипами, стрекотанием и угрожающими подвываниями, не предвещавшими зазевавшемуся путнику ничего хорошего. На давно опустевших улицах разномастная живность хищно высматривала добычу прищуренными полосками тускло мерцающих глаз.

Вот на краю одной из площадей показался отделившийся от стены человек и, осторожно оглядевшись, стал торопливо пересекать открытое пространство, усеянное брошенными автомобилями, обглоданными кислотным дождем. Чу! – на середине пути путник встрепенулся, перехватывая ружье, и, изготовившись, шустро юркнул за вросший в землю оплывший остов, когда-то бывший грузовиком. Из сумрака широких, лишенных стекол витрин ближайшего супермаркета на одинокого странника не мигая смотрело лицо. И не просто лицо, а огромная плоская физия затаившегося неведомого исполина. Взгляд больших тусклых глаз гипнотизирующе манил и отпугивал одновременно.