Уроки рукопашного боя, в которых так преуспели Херувим и Бек, Озону давались с трудом. Он не обрел пресловутой вампирской ловкости, и при каждой подсечке Центуриона мешком валился на вытоптанную траву или рыжую хвою. Может, все дело в том, что Озон не понимал смысла этих тренировок? Зачем развивать гибкость и быстроту, когда тело наполняла железная необоримая сила? Он мог ударом ноги сломать сосну. Пальцами мог раскрошить ее жесткий морщинистый ствол, руками выдернуть из земли под треск сопротивляющихся смерти корней. Однажды в нехарактерном для него азартном порыве связал узлом и вновь развязал стальной турник. Так к чему ему приемы рукопашной? С кем он будет драться – с «дикими» кровососами? Ну разве что с ними, потому что обычный солдат противника сломался бы в его руках, как сухой ивовый прут.

«Специальные» навыки давались Озону лучше. Особенно полеты. Он всегда хотел летать, но антиграв-паки стоили дорого. Слишком дорого для сына учительницы биологии и служащего маленького страхового агентства. Когда Озону было лет двенадцать, он попытался записаться в общество планеристов и в первый и последний раз был жестоко порот отцом. Тот не уважал реконструкторскую технику. Может, из-за своей профессии?

И вот сейчас, наконец-то, получилось. То есть получилось не сразу, а только на третьей неделе обучения, но раньше, чем у остальных. Небольшая деревянная площадка «летной» вышки ухнула вниз, и открылось черно-серое древесное море. Озон видел все. Белку, спешащую вверх по стволу. Сову, нацелившуюся на белку. Сорочьи гнезда и старый бурелом, ручьи, заросшие осокой болота, погнутые ветром стволы – чересполосица света и тени в сиянии полной луны. Почему-то луна над базой всегда была полной. Еще одна аномалия. Сейчас она белым кругом висела, бежала, летела над головой, и Озону захотелось помчаться вверх, к луне, казавшейся откинутой крышкой небесного люка. И воздух вокруг, воздух, который должен был холодить, стегать в лицо и задерживать полет, никак не ощущался – словно Озон уже воспарил в чернильный космический вакуум. Луна светила так ярко, что затмевала звезды, и Озон подумал, что отныне и навсегда она будет его единственным солнцем.

Потом, конечно, пришлось возвращаться и смотреть, как остальные прыгают с вышки и тяжело (Херувим – легко, а Бек – с громкими проклятьями) рушатся на утоптанное поле внизу. Но этот первый полет он запомнил навсегда.

Еще ему нравился «бег теней». На первый взгляд, очень просто: бежать по лесу, ни разу не выходя из тени, сливаясь с ней, невидимым – но не невидимкой. Превратиться в морок, в ту самую волну, о которой твердил Падре.

– Стать невидимкой может любой дурак, – говорил Центурион. – А ты попробуй оставаться видимым и при этом сделать так, чтобы тебя не замечали. Держись в тени. Держись за спиной. Держись на самой границе поля зрения, мерцай, как воздух в жаркий день. Это настоящее искусство.

Наверное, Центурион был разведчиком до того, как стать вампиром. Озон даже хотел пару раз спросить у него, а не из пропавшего ли он у Охтицы взвода… но так и не собрался с мужеством. Здесь никто не любил говорить о прошлом. Кроме Бека, а Бек не шел в расчет.

А затем наступил тот день. День, когда он не смог написать домой. И наступил значительно раньше, чем миновали оставшиеся полгода срочной службы.

Все началось просто и буднично, так, как начинается самое поганое в жизни. В землянке связи зазвонил телефон. «Кто говорит? Шпион. Что вам надо? Агента Моссада. Для кого? Для шефа моего». Но, конечно, все было не так, как в дурацком и не очень понятном стишке. Звонил Кривицкий. Группа получила первое задание.

В двадцати километрах вглубь вражеской территории располагался аэродром. Но базировались там, по информации Кривицкого, отнюдь не маломощные «этажерки». Противник опять нарушил правила. Там располагалась засекреченная батарея реактивных минометов. Такое иногда случалось. «Энигма» соблюдала нейтралитет, но порой кто-нибудь из рядового персонала соглашался рискнуть. Разумеется, не бесплатно. Скандал обычно замалчивался, потому что, если бы дело достигло СМИ, пришлось бы признать, что весь Фронт – фикция, иллюзия, игра. А это было бы невыгодно всем заинтересованным сторонам.

Группе поручалось проникнуть на охраняемую территорию вражеской базы и нейтрализовать противника. Если проще – уничтожить всех артиллеристов и обслуживающий персонал. Краткая и понятная вводная, не вызвавшая у Озона никаких вопросов. Мошенников следовало покарать.

Ему плохо запомнилось начало операции. Возможно, память Озона была мудрее его самого и хотела сохранить лишь главное.

Закат. Красная полоска в тучах. «Бег теней», настолько стремительный, что древесные стволы сливались в черную массу. Потом из облаков вырвалась луна, и отряд был уже рядом с вражеской базой. Легко сняли часовых. В сером молозиве темнели рыла зачехленных установок. Крики. Липкая кровь на лезвии ножа. Кого-то выволокли из землянки, он упирался, однако недолго – крикнул и затих. Дольше всего не сдавался командный бункер, но железную дверь вышибли взрывчаткой и перерезали всех внутри. Были клубы вонючего дыма. Был резкий свет электрической лампочки под потолком, блеск пылинок. Снова кровь – на столе с картой, на стенах, на пульте связиста, совсем не похожем на механизмы Первой Мировой. Затем кто-то, кажется, Падре, разбил лампочку, и стало темно и тихо. Очень сильно пахло кровью. Чесотка под кожей разрасталась, доходя до мучительной рези… Надо было выбраться из бункера и глотнуть свежего воздуха, чтобы унять этот зуд.

А потом выяснилось, что пятеро солдат противника успели уйти в лес. Их вычислили по запаху. И Центурион приказал Озону и Беку догнать беглецов и уничтожить.

Тут память снова включилась, услужливо подсовывая четкие до тошноты картинки. Наука Центуриона пригодилась – они с Беком взвились в воздух и понеслись над верхушками сосен и залитыми луной прогалинами. Наверное, так совы преследуют добычу, но летели они куда быстрее сов. Быстро, как ястребы, только ястребы не охотятся ночью. Не прошло и нескольких минут, как внизу заблестела вода. Беглецы уходили вверх по ручью – может, понимали, кто гонится за ними, и хотели сбить охотников со следа. Пять маленьких с высоты фигур, поспешно шлепающих по воде. Увидев их, Бек рассмеялся и с хищным криком спикировал вниз, на спину последнего из беглецов. Озон чуть задержался: как раз на ту секунду, которой хватило, чтобы увидеть – Бек не вытащил нож.

Воздух, такой неощутимый и мягкий, вдруг ударил его под дых. Солдат почувствовал, что падает, и тяжело рухнул в ручей. Будь Озон человеком, тут бы ему и конец, потому что дно усеивали острые камни, лишь едва покрытые водой. Но сейчас он вскочил и, поднимая тучи брызг, кинулся к Беку и его жертве. Марсианин вытащил вражеского бойца на берег и склонился над ним. Враг – крупный, в серо-зеленой униформе и высоких сапогах – хрипел и сучил ногами. Бек делал с ним что-то, и Озон с обморочной ясностью осознал, что. Остальные противники бежали вверх по ручью, даже не пытаясь спасти товарища. Озон последним прыжком выскочил из воды и рванул Бека за плечо. На него уставилось измазанное темным лицо. В глумливом свете полной луны кровь на губах марсианина казалась черной.

– Нельзя, – выдохнул Озон и тряхнул товарища за плечо. – Нельзя, нам запретили, понимаешь?

Бек отмахнулся, и Озон вверх тормашками полетел в ручей. В рукопашной марсианин всегда был первым после Херувима.

Острые камни. Холодная вода. Лежа лицом вниз в ручье, Озон понял, что еще способен чувствовать холод. Он снова вскочил и кинулся на Бека.

Они катались по берегу, то падая в ледяной поток, то выбираясь на глинистый, засыпанный хвоей склон. Озон не мог победить марсианина, но мог хотя бы не выпускать его, не дать ему совершить дальнейшие убийства.

Впрочем, надолго его не хватило. Бек закрутил ему руку за спину и уселся сверху, дыша в затылок металлическим и кислым. Кровяной дух больше не казался Озону соблазнительным. Скорее, вызывал тошноту.