За спиной застучали торопливые шаги. Озон вздрогнул – крадущаяся по Фронту ночь навевала нехорошие мысли. Однако морок тут же развеял сипатый голос Михалыча:

– Зёмка, стоять, раз-два. Махорка осталась?

Михалыч вынырнул из темноты, светясь белым овалом лица, – ни дать ни взять ходячий покойник. «А кто мы все здесь, если не ходячие покойники? – подумал Озон. – Ведь там, в Тылу, в реале, мы считай, что мертвы. Только одни чуть больше, а другие – чуть меньше…»

Он порылся в карманах, но нашел лишь несколько табачных крошек.

– Извини, батя. Все скурил.

– Ч-черт! – смачно произнес Михалыч. – И у Постышева голяк. Пойду Григоряна поищу.

– Тю-у, – присвистнул Озон. – Его еще днем на колючке снайпер уложил. Вон висит.

С луной, в отличие от солнца, разработчики не поскупились. Луна, круглая, здоровенная и кроваво-красная, наконец-то выкатилась из-за дальнего вражеского леса и засияла вовсю. В этом розоватом свете отчетливо виднелись три ряда колючей проволоки, которую солдаты натягивали днем и на которой покалечился Бек. Григоряну повезло меньше. Он так и висел там, где его настигла снайперская пуля, – разлапистым пауком в железной сети. Тела´ с передовой никто выносить и не думал – все равно к утру исчезнут, растворятся, как поднимающийся с земли туман. На секунду Озон позавидовал Григоряну. Тот уже несколько часов как очнулся в своем стазис-контейнере. Считай, отпуск получил – две недели физио– и психотерапии перед возвращением в часть. Если повезет, даже с родней повидаться успеет…

– Висит, слушай, – пропыхтел за спиной Михалыч. – Может, сползаем? У него с утра полкисета оставалось. Чего добру пропадать…

– Ага. А если снайпер там все еще сидит? Он на Григоряне как раз пристрелялся.

Михалыч поскреб в затылке.

– А че ему сидеть? Тем более ночью.

– Луна.

– Вижу, что луна.

Не сказав больше ни слова, Михалыч спрыгнул в неглубокий окоп, перевалился через земляную насыпь на той стороне и шустро пополз по полю. Озон вздохнул, тихо ругнулся и двинул за ним.

Ползти было неудобно – мешала винтовка. Ее Озон повсюду таскал с собой, как и прописано в уставе. Срочника от контрактника легче легкого отличить – если цепляется за винтовку, значит, срочник. Кроме, разумеется, Бека. Тот оружие пытался забыть под каждым кустом, несмотря на то, что на учебных стрельбах проявил себя очень хорошо. Может, действительно из горцев? Те, говорят, во время Юго-Западного конфликта достреливали с Черемушек до Лужников…

В нос ткнулся жесткий пучок травы, и Озон, вполголоса выругавшись, поднял голову. И замер. Тело на проволоке шевелилось. Оно тянулось так, как не тянутся люди, ни живые, ни, тем более, мертвые, и сейчас еще больше напоминало паука. Паук опутывал паутиной муху… муха отчаянно билась, звеня колючкой. «Какой паук, какая муха?» – ужаснулся солдат. Напрочь позабыв о снайпере, он вскочил и ринулся на помощь Михалычу. Тот уже еле подергивался, глухо сипел и булькал горлом, а страшная тварь в паутине что-то с ним делала… что делает с мухой паук? Сосет кровь? А есть ли у мух кровь? Озон сдернул с плеча винтовку и ударил прикладом то страшное, черное, красноглазое, что убивало товарища. Чудище взвыло, сорвалось с проволоки и длинными прыжками скрылось во мраке. Михалыч безжизненно обвис на шипах.

– Батя! Батя!

Озон тряхнул старшего. Пальцы наткнулись на ткань шинели, мокрую и неприятно липкую. Луна вырвалась из-за тучи. Розоватый свет выдернул из темноты бледное лицо и черные провалы глаз. Взгляд Михалыча рыскал еще пару секунд, пока не сфокусировался на спасителе.

– Ду-урак, – тихо прохрипел контрактник. – Дурак я… ночь их время.

– Чье? Что это было?

– Ты меня убей, – тихо и уверенно попросил старый солдат. – Что стоишь? Тесак возьми… тесак у меня там…

Озон отступил на пару шагов. Ему было страшно, как никогда в жизни.

– Убей, – хрипел Михалыч. – Не можешь ножом, так стреляй. Дуло в рот, и стреляй.

Озон снова попятился.

– Зёмка…

Черная рука, неестественно длинная – или показалось с перепугу, – тянулась к винтовке. Кто теперь тут паук и кто муха?

– Обращусь же, – всхлипнул Михалыч. – Зёмка… давай я сам.

Озон развернулся и что было духу припустил к окопам.

Пробежал всего пару шагов и остановился. Сделалось нестерпимо стыдно. Развернулся, готовый встретить лицом к лицу что угодно – хоть окончательно спятившего Михалыча, хоть орду кровососов… но на проволоке уже никого не было. Только черные ряды колючки в полотнищах лунного света и далекие голоса за спиной, у батальонных костров.

– Та-ак, – тихо и раздельно проговорил Вереснев.

Озона трясло. Лейтенант, стоявший у медпалатки, покачал головой и молча протянул ему фляжку. Во фляжке плеснуло. Рядовой запрокинул голову и жадно глотнул. Горло обжег коньяк. В голове, как всегда, всплыла дурацкая, ненужная мысль: «А коньяк-то старлей заначил». Озон сделал еще глоток, и лейтенант так же молча вытащил фляжку из его трясущихся пальцев.

В палатке дремала медсестра Марфа Павловна. Мужа ее отозвали в полк – что-то там полкану нездоровилось, а их медик только вчера подорвался на мине. Медсестра дала Озону понюхать нашатыря и, ласково погладив по лбу, потащила за руку в надышанное тепло, но тут пришел Вереснев и отослал бабу.

– Значит, ты видел, как убитый рядовой Григорян ожил…

Озон, после нашатыря и коньяка малость пришедший в себя, мотнул головой.

– Этого я не говорил. Я вообще то… то, что на проволоке висело, не разглядел. И оно на человека даже похоже не было… смылось на четвереньках.

– Укусив предварительно Михалыча?

Озон кивнул.

– А ты, значит, оставил его там кровью истекать?

– Я…

Он хотел возразить, но возражений не нашлось. Так, в принципе, и получалось. Неизвестный… зверь?.. ранил его товарища, а он этого товарища бросил.

– Волки на горло кидаются, – неуверенно выдавил Озон. – Но здесь же нет волков.

– Много ты знаешь, что тут есть, а чего нет.

– И кровососы?

– Что кровососы? Какие еще, нахрен, кровососы! – заорал старлей. – Молчать!

Из палатки высунулась испуганная Марфенька.

– Петренко, Синцов! – продолжал разоряться комбат.

Ефрейтор Петренко и рядовой Синцов выросли у палатки, будто два молодца из ларца.

– На гауптвахту его! И охранять, чтоб не сбежал! Синцов, останешься в карауле, Петренко, отведешь этого…

«Этого» старлей произнес так, словно других слов для Озона у него не нашлось.

– …и бегом сюда. Соберешь поисковую группу.

Синцов вытянулся во фрунт и вскинул руку к фуражке, а ефрейтор замялся.

– Господин старший лейтенант… А если Михалыч просто дезертировал?

– Дезертировал? – Вереснев вылупился на Петренко. – Куда он мог дезертировать?

– Ну, в смысле, к противнику перебежал…

Старлей сплюнул и, развернувшись на каблуках, зашагал к ближайшему костру. Через плечо бросил:

– Выполнять приказ. И не трепитесь. Услышу разговорчики про кровососов – будете объясняться с особым отделом. Там очень любят провокаторов.

Петренко отдал честь в спину командира, а потом, приняв у арестованного винтовку, буркнул:

– Пошли.

Медсестричка проводила бойцов затуманенным взглядом.

На губе – развалюхе в чистом поле рядом с батальонной кухней, больше всего смахивающей на нужник и оставшейся здесь с прошлой операции, когда начисто сожгли всю деревню, кроме этого сарая, – уже сидел Бек. Бек везде умел устраиваться с удобством. Вот и теперь навалил в угол каких-то тряпок и вольготно на них раскинулся. Когда в сарай впихнули Озона, Бек дернулся и проорал: «Сатрапы! Царские наймиты! Нет на вас большевицкого крепкого кулака!» Бек на своем Марсе вылетел со второго курса истфака и в истории рубил неплохо.

Разглядев при неверном свете луны Озона, марсианин расплылся в ухмылке.

– Ой, ну надо же! Образцовый боец и отличник строевой подготовки получил дисциплинарное взыскание.