«Я больше не могу, мне очень тяжело…» Я больше не могу, мне очень тяжело, Неровно мы наш подвиг поделили. Могу тебе сказать: «О друг мой: или — или!», Но наше будущее хрупко, как стекло. Слова последние останутся за мною, Мне не страшна грядущей дали мгла. Но миг сегодняшний, жалею, не могла Сказаться ни усталой, ни больною, Чтоб вновь в бессвязных мыслях отойти От будней призрачных, таких уже неблизких, И видеть зной в луны и солнца дисках, Что льется мне на сонные пути. В пещере маленькой, где праздничные ясли, Не сковывают и не тают льды, Идем по кругу медленной звезды, Пока мы оба к жизни не погасли! 13 марта 1922 «Как мало слов, и вместе с тем как много…» Как мало слов, и вместе с тем как много, Как тяжела и радостна тоска… Прожить и высохнуть, и с лёгкостью листка Поблекшего скользнуть на пыльную дорогу. Как мало слов, чтоб передать точнее Оттенки тонкие, движенье и покой, Иль вечер описать, хотя бы вот такой: В молчании когда окно синеет, Мятущаяся тишь любимых мною комнат, А мерный звук — стекает с крыш вода… Те счастье мне вернули навсегда, Что обо мне не молятся, но помнят. 13 марта 1922 «Сегодня шел такой пушистый снег…» Сегодня шел такой пушистый снег, Как иногда в июльский полдень снится… Сегодня я подрезала ресницы… Когда поляну солнца пересек Полет ворон, раздался оклик резкий, Ворвался вдруг в открытое окно… И крылья птиц любить мне суждено Из-за надувшейся, как парус, занавески. Как мало видела я непохожих лиц, Несходство все нарочно прикрывали… Глаза людей — старинные эмали Под крыльями трепещущих ресниц. Сегодня оттепель, и, падая, снег таял… Стояли черными деревья и кусты, Дрожали мысли бледны и пусты, И, каркая, неслась воронья стая. Позволь стоять в окошке и мечтать О жизни радостной, сокрытой в глупых птицах, Забыть о неподрезанных ресницах И воздух мартовский медлительно вдыхать. Март 1922 «Ты прав…» Ты прав… Я иногда пишу над печкой яркой Тобой или другим навеянные строки, А вечер тянется, прекрасно-одинокий… Не ожидая от судьбы подарка, Ношу в себе приливы и отливы — Горю и гасну там, на дне глубоком. Встречаю жадным и смущенным оком Твой взгляд доверчивый и радостно-пытливый. И если снова молодым испугом Я кончу лёт на черном дне колодца, Пусть сердце темное, открытое забьется Тобой, любимым, но далеким другом. Март 1922 «Сегодня я ждала особенно тревожно…» Сегодня я ждала особенно тревожно, Глядела за окно на наш широкий двор. Там новый, чистый снег блистательный ковер Постлал, красивый красотой неложной… Казалось мне, что ты недалеко идешь, Ускорив шаг при приближеньи к дому. Гашу в себе знакомую истому, Бужу в себе обыденную ложь… Узнаю вечера еще, еще длиннее, Еще тревожнее живую тишину… Уже пора готовиться ко сну, Одним и тем же ровно пламенея. Март 1922 «Я не люблю луны, я не люблю симфоний…» Я не люблю луны, я не люблю симфоний, Ни запаха цветов, пьянящих и больных… Вся жизнь моя полна волнений, но иных, Вся жизнь моя слита в одном, о солнце, стоне. В моей душе ты солнце уничтожь, Ты, заронивший новую тревогу! Еще властна не верить, слава Богу, В прозрачных рук ласкающую дрожь. Март 1922 «Я потеряла мой опал…» Я потеряла мой опал В тот день мне памятный. Отныне Его сменила бирюза. Я шла домой, был вечер ал. (А вспомню только — мысль застынет, И остановятся глаза,) Снега из дали голубели, Навстречу медленно текли Неосвещенные дома. [Март] 1922 «Опять со мной рассудочная ясность…» Опять со мной рассудочная ясность, Смятенья прежнего и боли зрелый плод, Как огонек светящихся болот, Мне издали была видна опасность… «Счастливая, спокойная жена, Ей ничего давно уже не нужно, В ее прекрасной выдержке наружной Поверхность ровная души отражена». Но там, на дне, безумья и смущенья Медлительное подымалось пламя… Недрогнувшими отняла руками Обещанное каждому прощенье. И если бы опять мне встретить то же. Я повторила бы сначала, слово в слово, От слова первого до слов тоски грозовой, Чего и ты в себе не уничтожил… Но все пройдет, твои умрут волненья, Иные женщины тебя пробудят к жизни. В ней брошенной тобою укоризне Мое глубокое и страстное паденье. Апрель 1922 |
