«В осенних сумерках в просветы проглянули…» В осенних сумерках в просветы проглянули Лучи последние острей, острей иглы… И алым полусном все небо затянули, И полосы легли колеблющейся мглы. И скоро звездное раскрылось покрывало Над миром стынущим, и, дымкой повита, Безмолвно нежилась и тихо отдыхала Земля усталая, полураскрыв уста… И с нею мы покорно отдыхали, Переживая вновь ее седые сны, Дремали, плакали и в тишине мечтали О возвращении несбыточном весны. 1919–1920, СПб. «Не подчиняясь вдохновенью…» Не подчиняясь вдохновенью, Его не жду, но снова вдруг Его мучительные звенья Меня замкнули в узкий круг. И все чернее ночи холод, Я так живу, о счастье помня, И если вдохновенье — молот, Моя душа — каменоломня. 1920 «Мне поздно идти назад…» Мне поздно идти назад — От гибели нет спасенья, И выпитый мною яд Уже дарит мученья. Огонь разлился в крови, Мутнеющий взор застыл, И слух уже уловил Шуршание чьих-то крыл. В другие миры унесет Душа этот алый закат… Мне страшен со смертью полет… Но поздно идти назад. 20 января 1921 «В твоих утвержденьях наивность ребенка…» В твоих утвержденьях наивность ребенка, Ты первый или последний. И смех закипает, безудержно звонкий. О, верности бредни… Но жаль одного лишь движения рока, Который тебя полюбить мне позволил. О вечности сны — далеко и высоко, О боли… Забыть бы! Раздумье твое меня мучит… Творить бы молитвы. Свершать бы обеты… Улыбка замрет, как из медленной тучи Внезапность кометы… Твоя от тебя же страшит беззащитность. И каждое слово — бездумно-случайно… Но глупых сердец в неслиянности слитность — Вся тайна. 31 января 1921 «Глаза твои — замёрзшие озёра…» Глаза твои — замёрзшие озёра Страны неведомой, любимой и далёкой… Ресницы грустные, и вам не скрыть укора, А время близится, не ждёт, но одиноко, Закрыв лицо, упорно слышу я Камыш нешепчущий умолкшего ручья… К твоим глазам, не подымая взора, Ресниц твоих я чувствую полёт… О, в яркости певучего простора Искрится медленно самовлюблённый лёд, А в памяти стоцветная змея, Уснувшая на дне ручья… Но скоро бурному его оттаять устью, И влага тёплая растопит гордый лёд… К твоим глазам свои приближу с грустью Мой жар в тебе немолчно запоёт. Твои глаза — замёрзшие озёра… Но я взгляну — и это будет скоро. 31 января 1921 «Прости мне ложь и гордые признанья…»
Прости мне ложь и гордые признанья, Прости мне боль, что я дарю охотно… Жизнь для меня — картины расставанья. Поблекшие старинные полотна, Разбитые, облупленные рамы Хранят сокровища задумчивой печали… Не для меня курились фимиамы, Но мною многие болели и страдали. Прощусь со всем, чем я жила когда-то, Но что теперь ненужно и постыло… Одною радостью душа моя богата, Одною радостью, живой и белокрылой. Май 1921 «Березки — как на черном бархате…» Березки — как на черном бархате, Небес прозрачна синева… Вы, злые вороны, не каркайте! Не верю: это не Нева. Луга над берегами черными, Но вдалеке нависший дым Над городами непокорными Под небом плачет молодым. Расплывчатыми очертаньями Волнуют взор и даль и близь, И огненными трепетаньями Во мне предчувствия слились. Вдыхая ночи пламя сладкое, Прислушиваясь к тишине, Я с гордостью ловлю украдкою Твой взор, несущийся ко мне. 19 июня 1921, Прибытково-Кобрино «Почти что так… Стихи моя отрада…» Почти что так… Стихи моя отрада Последняя. Без них вся жизнь бледна… А чаша тайная не выпита до дна, И далека за прошлое награда, Так далека, что кажется порой, В немом безветрии осенней грустной ночи, Что Бог не смотрит в мир, Что быть Отцом не хочет, Что утомлен случайною игрой. Как страшно медленно очерчивал кривую Зеленый огонек, внимательный и злой… Как много лун назад такою же иглой Мне в душу впился тот, кого не назову я… Звезды смарагдовой блистательный размах В лиловом бархате проплачет и утонет… Но неподвижной ночью в жадном стоне, Как днем агатовым многоречивый Бах Своими сединами мне напомнил О том, что вечное — безвыходная боль — Совсем не здесь. О ней молчать позволь. Да, Сабаота безразличие огромней! 1918–1921 |
