— Рассказывали? Смотри, как хорошо…

Наблюдая работу токарей, возле которых быстро росли кучи готовых деталей, ребята притихли, лица у них стали серьезными и даже озабоченными, но глаза уже блестели от нетерпения. Им хотелось скорее самим встать за станки, скорее увидеть первую изготовленную собственными руками деталь.

Если бы руководство завода и Павулан придерживались тех же взглядов на обучение молодых рабочих, что и Траутман, то ребят первые полгода совсем не подпускали бы к станкам, их заставляли бы подметать цех, обтирать станки, подносить материалы. Через несколько недель ребятам все это надоело бы; видя, что здесь не удается приобрести настоящую квалификацию и добиться приличного заработка, они один за другим разбежались бы с завода в поисках более интересной работы. И полгода, проведенные в школе ФЗО, пропали бы даром.

Там, где еще сохранились отжившие традиции, так и происходило. Но Ян Лиетынь и Михайлов частенько слышали на производственных совещаниях в тресте и на собраниях партийного актива о подобных ошибках на других предприятиях и намотали себе на ус. Вот почему еще за месяц до прибытия молодых рабочих в одном из принадлежащих заводу домов было отремонтировано общежитие на сорок человек; вот почему директор и парторг беседовали в то утро с инженерами и начальниками цехов; вот почему старый Павулан в первый же день поставил своих пареньков за станки и каждые полчаса подходил к ним, терпеливо поправлял их и показывал какой-нибудь новый прием. Услышав, что Траутман дал одному ученику неправильный совет, следуя которому простодушный новичок мог покалечить себе палец, Павулан отозвал рабочего в сторону и строго предупредил:

— Если такая штука повторится еще раз, я попрошу директора, чтобы он убрал тебя из нашего цеха. Прокурор тоже заинтересуется тобой, в этом не сомневайся. Подумай хорошенько…

После этого Траутман присмирел и за весь день не сказал ни слова. Только по его угрюмому взгляду можно было догадаться, что внутри у него все кипело.

Когда вечером проверяли дневную выработку, оказалось, что только один ученик выполнил 60 процентов нормы. У остальных не было и 50 процентов. С унылым, смущенным видом смотрели они на маленькие кучки выработанных деталей.

— Ну и ничего, и все в порядке, — подбодрял их Павулан. — Ведь вы первый день работаете. Всякое дело поначалу нелегко дается. Через неделю вы сами себя не узнаете. Смеяться будете над сегодняшней неудачей. А теперь я хочу посмотреть, как вы живете. Поведите-ка меня с собой в общежитие. Или не нравится, может, что старый хрыч сует нос в вашу частную жизнь?

Поняв, что он шутит, пареньки оживились, заулыбались. Все почувствовали, что на этого старика можно положиться как на каменную гору. И, конечно, они дружно согласились повести его к себе домой.

Хотя общежитие было довольно светлое и чистое, но то, что увидел Павулан, заставило его призадуматься. Для сорока человек места было маловато, постели были устроены в два яруса. Негде позаниматься, спокойно книжку почитать после работы, ни одного свободного уголка. А учиться всем им надо было.

Задумчивый вернулся домой Павулан. В тот вечер он впервые не пошел навестить внучку и ночью долго-долго не мог заснуть. Наутро, когда он отправился на завод, в голове у него уже созрел план. До окончания работ Павулан ничего не говорил, только расхаживал по цеху и наблюдал за работой своих воспитанников.

Достижения этого дня были гораздо лучше вчерашних. Один ученик выработал 85 процентов, двое достигли 70 процентов, а остальные — около 60. Даже Траутман не глядел на ребят с такой иронией. Впрочем, он был скорее разочарован, чем удовлетворен.

За час до гудка Павулан пошел в контору поговорить с Яном Лиетынем и Михайловым.

— Не смейтесь только, что я с таким чудным предложением пришел, — начал он. — Вчера я заходил в общежитие к нашим ребяткам, живут тесновато. Когда все дома, негде и повернуться. И воздух тяжелый, а держать окна круглый год открытыми не станешь, простудиться можно.

— Помещение, конечно, маловато, — сказал Лиетынь. — Но раньше будущего лета, когда выстроим новый жилой дом, лучшего не найдем.

— А может быть, и найдем, — сказал Павулан. — Не знаю, как вы на это посмотрите, но я тут ничего не вижу противозаконного… Я старик, квартира у меня совсем недалеко от завода, две комнаты. Знаете, как одному живется. Как бирюк, по вечерам не с кем словом перекинуться и по хозяйству убираться одному трудно. Да и скучно. Райжилотдел давно уж глаза запускает — нельзя ли кого вселить, а ведь кто знает, какие еще люди попадутся. Что, если я этих шестерых ребят из токарного цеха возьму к себе?

У Михайлова заблестели глаза.

— Предложение прекрасное. Только не тяжело ли вам будет? Где шестеро таких молодых ребят, там возни и шуму всегда достаточно.

— А сам я разве не молодой? — пошутил Павулан. — Да и не может быть, чтобы они все время шумели. Сколько там полагается, пускай пошумят и побалуются, а потом сядут за книги. Сообща договоримся о порядке и дисциплине, установим смены, дежурство по домашним работам.

— Возражений нет и быть не может! — воскликнул Ян Лиетынь. — А ты с ними-то говорил?

— Пока не говорил. Хотел сначала узнать, какое будет ваше мнение.

— Действуйте смелей, товарищ Павулан, — сказал Михайлов. — Необходимое обзаведение для начала поможет достать завод. Теперь я уверен, что с первого августа мы сможем перейти на две смены.

— Чудесный человек этот старик, — сказал он Лиетыню, когда Павулан ушел. — Настоящий советский человек!

— Да, этот настоящий, — ответил Лиетынь. — А ведь представь, недавно еще о политике и слышать не хотел.

— А сейчас сам делает политику, и правильную политику.

Вернувшись в цех, Павулан сказал ученикам, чтобы они после работы не расходились, а подождали его у ворот, он им скажет одну вещь, очень важную. Когда прогудел заводской гудок, Павулан не спешил уйти из цеха: ему хотелось, чтобы остальные разошлись, а то начнут допытываться, что он там еще затевает.

Ребята, как уговорились, ждали его у ворот.

— В чем дело, дядя Павулан? — спросил Виктор Шубин.

— Хочу вам кое-что показать. Идемте со мной. Больше пятнадцати минут это дело не займет.

Сгорая от любопытства, ребята пошли за мастером. Дойдя до его дома, поднялись на второй этаж. Дав им осмотреть квартиру, Павулан спросил:

— Хотелось бы вам переехать сюда из общежития?

— Еще бы не хотелось, дядя Павулан, — быстро отозвался бойкий Андрис Коцинь. — А можно?

— Весьма даже можно, ибо это моя собственная квартира, — торжественно сказал Павулан. — Если хотите, все можете переселяться.

— И мне можно? — несмело спросил маленький, худенький Коля Рыбаков, родителей которого заживо сожгли фашисты.

— Конечно, и тебе, — улыбнулся растроганный Павулан и обнял паренька за плечи.

— А когда будем переезжать? Когда вы позволите? — спросил Виктор Шубин.

— Хоть сейчас. Чем скорее, тем лучше.

Дальнейшее совершилось быстро и организованно.

За час шесть молодых токарей перебрались со всем своим «имуществом» из общежития в квартиру к Павулану. Андриса Коциня и Колю Рыбакова Павулан взял в свою комнату, остальных разместил в общей. Первый вечер ушел на устройство. Павулан нагрел воды, и все по очереди помылись в ванне, затем сели за стол и поужинали. Только двоим не хватило места на кроватях и на диване, им постелили на полу.

— Завтра мы и кровати привезем, — сказал Павулан. — Может, и еще что понадобится, всего наперед не предусмотришь. А сейчас устроим военный совет и все вместе решим, как мы будем жить в дальнейшем.

Они совещались часа два. Начали с шуток, но скоро у всех лица стали серьезными. Обсудили во всех подробностях распорядок будущей артельной жизни: поговорили о колке дров, о приготовлении пищи и уборке помещения, о том, что каждый день надо вместе читать газеты и кое-какие книги. Конечно, кино и футбольные матчи нельзя забывать, но в одиннадцать часов все должны быть в постелях. Отдыхать надо как следует, чтобы скорее дойти до выполнения своих ста процентов и тогда подумать о перевыполнении нормы.