— Лови, Минка, лови! Поиграем немножко, а потом побежим на берег встречать отца.

Оба так расшалились, что не заметили, как прошло время, — только усталость прекратила игру. Соколик залез в кресло и посмотрел на море — может быть, отец уже возвращается. Но лодки не было видно. Пока они играли, море стало темно-свинцовым. Огромные волны с седыми гребнями с разбегу налетали на берег. Ветер со свистом и шуршанием срывал с дюн песок и низко пригибал к земле покалеченные штормами низкорослые сосенки. Казалось, их раскачивает и гнет чья-то невидимая рука. Соколик знал — если так качаются деревья, это нехороший признак. Отец в таких случаях всегда говорил: «Крепчает погода, быть буре — рыбакам сидеть на печи». Соколик знал, что рыбаки, застигнутые штормами в море, торопятся вернуться обратно. Значит, отец скоро будет дома.

Но лодка все не возвращалась. Спускались сумерки. На горизонте нельзя уже было различить, где кончается море и начинается небо. Ветер все усиливался, и от его порывов содрогалась крыша домика. Теперь-то отцу пора бы вернуться, непонятно только, почему он так медлит?..

Соколик нахлобучил на голову шапку и, как был в одной рубашонке, без пальтишка вышел из дому. Минка, не ожидая приглашения, побежал следом. Он тоже знал, что хозяину пора вернуться и угостить его свежей рыбкой.

Идти к берегу было очень трудно; ветер дул прямо в лицо и чуть ли не валил с ног. Отцовской лодки ни на берегу, ни в море не было. Собственно говоря, в море трудно было что-либо различить. Разбушевавшийся водный простор был темен и мрачен. Но отца все-таки надо было ожидать — он мог вернуться каждую минуту, иначе что ему делать в море? Если бы он отправился на дальний лов, то непременно отвел бы Соколика в поселок к тете Ане. Значит, он должен вернуться сегодня.

Соколик присел на скамейку с сетями и стал ждать. Солнце уже давно скрылось, и в просветах между облаков кое-где зажглись бледные звезды. Наступила ранняя осенняя ночь, а Соколик все еще сидел на скамейке и неотрывно смотрел в море, которое в темноте казалось чернее смолы. Он прислушивался, не раздастся ли плеск весел, но на это трудно было рассчитывать — уж слишком силен вой ветра и грохот прибоя.

Соколику не хотелось возвращаться домой — ведь там тоже темно, а зажечь лампу некому. Сам он был еще слишком мал для такого дела.

Тихо, как бы спрашивая, мяукнул Минка и прижался пушистым боком к ногам Соколика. Потом он мяукнул еще раз и, не дождавшись ответа, тихо побрел к домику. Минке надоело так долго ждать. «Ну и пусть уходит, — подумал Соколик, — за это он не получит рыбы…» Нет, он будет ждать, пока вернется отец. Ведь отец возьмет его на руки и понесет домой. Но почему он все-таки не возвращается? Может быть, отец отправился далеко, за край моря, и хочет узнать, что там есть? Вот тогда, вернувшись, он рассказал бы много интересного. Соколику тоже очень хотелось посмотреть, что делается там, где сходятся море с небом. Как жаль, что он такой маленький и надо долго ждать, пока вырастут крылья…

В ночной темноте с диким свистом завывает ветер, грозно ревет и стонет разбушевавшееся море, за дюнами, на отшибе, стоит маленький домик — темный и холодный.

Никто не приходит звать Соколика домой, да и звать некому. Он сидит и сидит, пряча одеревеневшие от холода ножки под сети, и терпеливо ждет.

1937

Это произошло за несколько лет до первой мировой войны, когда рижские пароходы еще ходили под русским флагом и капитанами на многих русских кораблях были латыши. Их всюду считали прекрасными моряками; такими они и были на самом деле. Только о капитане Силисе моряки не сходились во мнениях. Владельцы некоторых пароходных компаний ценили его, но не говорили, за что; моряки же, которым доводилось плавать вместе с Силисом, не были столь скрытны, но у них не находилось доброго слова для своего бывшего капитана, и немногие из них соглашались еще раз плавать под его командованием. Исключение составлял лишь первый механик Пурэн. Каждый раз, когда Силис переходил на другой корабль, за ним следовал и Пурэн; и там, где эти двое бывали вместе, всегда можно было ожидать чего-нибудь неладного.

«Серафим» был старой, вконец изношенной посудиной. Через полгода кончался срок его классификации, и поговаривали, что ее не возобновят, так как в этом случае пришлось бы производить капитальный ремонт и платить слишком высокие проценты за дальнейшую страховку. Владельцам «Серафима» следовало дотянуть оставшиеся до срока месяцы, а затем пустить пароход на слом. Это был самый простой способ завершения долгой жизни старого парохода — если только его Хозяева не оказывались людьми слишком расчетливыми и не пытались извлечь из этого какую-нибудь выгоду. Владельцы «Серафима» были расчетливы и поэтому заранее позаботились, чтобы судьба парохода сложилась иначе. Когда «Серафим» в последний раз пришел в Рижский порт с грузом угля, капитан получил расчет и перешел на другой пароход той же компании — поновее и получше.

Вначале еще не было известно, кто придет на его место. Но вот явился Пурэн и стал первым механиком, приняв эту должность от своего предшественника, последовавшего за прежним капитаном на другой пароход. Команда призадумалась, в кубриках началось приглушенное, подозрительное перешептывание. Несколько дней спустя явился капитан Силис, и всем стало известно, что отныне «Серафимом» будет управлять он. Тем самым подтвердились подозрения команды, и с уст моряков срывались мрачные проклятия.

— Обе акулы вместе — начнутся теперь дела!.. — со злобой говорил судовой плотник, старый Меднис. — Учуяли падаль! Будь у меня другие шансы, я бы забрал свои пожитки и смылся… Считайте, что песенка «Серафима» спета.

Хмуро встретила команда нового капитана. На каждом шагу он мог убедиться в неприязни. Хотя его по утрам и приветствовали, но в этих приветствиях не было сердечности, люди ходили насупившись, в их голосах слышалась угроза, а во взглядах мелькало презрение и упрямство. Вечерами, после окончания работ, матросы говорили только о Силисе и Пурэне, а старый Меднис в сотый раз повторял, что песенка «Серафима» почти что спета.

— Уж если соберутся вместе оба эти молодца — обязательно жди какой-нибудь пакости! — утверждал он. — Кем они были лет десять тому назад? Один плавал вторым механиком, другой — штурманом; а достатка у обоих было ничуть не больше, чем у нас с тобой. Затем на Черном море возле Керчи ушла на дно «Екатерина» и оба были на ней. После этого Силиса назначили командовать каким-то «одесситом» и Пурэн сделался чифом; у обоих с тех пор завелись денежки. Год спустя «одессит» наскочил на скалу у берегов Норвегии. После этого Силис сразу же начал постройку дома в Агенскалне[14]. Друзья переходили из одной пароходной компании в другую и за короткое время сплавили на дно шесть посудин. Просто удивительно, до чего их любят заправилы пароходных компаний, — дня не дадут просидеть без дела! Где бы ни появилось изношенное скопище железного лома — Силис и Пурэн тут как тут, поплавают малость и доживают до счастливой аварии. Теперь у них деньги во всех банках. «Серафим» тоже, говорят, застрахован на солидную сумму. Неизвестно только, когда они его отправят на дно — идя туда или обратным рейсом…

Следствием этих разговоров было то, что некоторые матросы и кочегары взяли расчет и перешли на другие пароходы, а на «Серафим» пришлось набрать разный сброд, так как порядочные моряки наниматься не хотели.

Силис и Пурэн понимали, конечно, причину мрачного настроения команды. Но это были крепкие, закаленные люди, и такие мелочи их не смущали.

— Крысы бегут с тонущего корабля… — усмехнулся Пурэн, когда Силис сказал ему об отказе боцмана продолжать службу. — Пусть бегут те, кто трусит. А мы останемся. Я должен еще подзаработать на крышу для дома…

— А я на плату за обучение сына… — заметил Силис.

Оба они только что явились в Ригу с Черного моря, а после завершения очередного дела их ожидал пароход на Дальнем Востоке. Оба были средних лет — Пурэн сухощавый, с гладко выбритым лицом, Силис полный, со светлой бородкой клинышком. Пурэн был холостяком. Силис же третий год как овдовел. Единственный сын его Альбин, которому недавно исполнилось двенадцать лет, жил у тетки и учился в реальном училище. За несколько дней до выхода «Серафима» в море Альбин пришел на пароход и всю ночь провел у отца. Это был стройный, крепкий мальчик. Отец показал ему на палубе парохода все заслуживающее внимания: навигационную рубку, капитанский мостик; Пурэн водил Альбина по машинному отделению. Мальчик хотел пройти и в кубрик, к матросам, но отец не разрешил, опасаясь, что команда может ему что-нибудь наговорить.