— Я принимаю ваше предложение защитить в случае опасности моего деда, — произнес он наконец. И после долгой паузы вдруг добавил: — В такие тихие и лунные вечера на память приходят сказки Шехерезады.
— Шехерезады? — непонимающе переспросил Мануэль.
Алонсо присел на край скамьи.
— Вы говорили о своей матушке, ни разу не упомянув отца, — молвил он.
— Мой отец погиб.
— А мой — умер от болезни.
— Я единственный сын у своей матери, — признался Мануэль неожиданно для самого себя.
— Я у своей тоже.
Некоторое время помолчали, дав соловью возможность довести руладу до конца.
— Кто такая Шахерезада? — спросил Мануэль.
— Она была женой халифа. Каждую из предыдущих жен он казнил после первой же брачной ночи. Но не Шахерезаду, потому что она по ночам рассказывала ему разные истории, всегда обрывая их на самом интересном месте. Халифу хотелось узнать продолжение, и поэтому жена оставалась жива.
— Хм… интересно. И о чем же были эти истории?
— О самом разном. В них было много чудесного. Это истории о мореходах, купцах, иногда о рыцарях, о прекрасных девушках, о превращениях, о волшебных предметах, о пещерах с сокровищами, о всемогущих духах, исполняющих желания людей, которые случайно получают над ними власть.
— Вы сказали «о мореходах, купцах, иногда о рыцарях». А наши истории всегда рассказывают только о рыцарях. Не могу представить себе романса или баллады о купце. — Сказав это, Мануэль с опозданием сообразил, что его слова могут быть обидны для собеседника. Ведь Алонсо и был купцом. В Гранаде он торговал книгами, здесь — тканями и одеждой.
Мануэль никак не мог придумать, как бы смягчить впечатление от своих необдуманных слов, но тут заговорил Алонсо, и в его голосе не было никакой обиды:
— Я понимаю, что вам, вероятно, с детства внушали, насколько важно так называемое благородное происхождение.
— О нет, напротив! — горячо возразил Мануэль. — Отец всегда учил меня, что в людях следует ценить верность и благородство характера, а не происхождение.
— И все же торговцы не могут быть для вас героями волшебной истории, не так ли? А слышали ли вы что-нибудь о Николо, Маттео и Марко Поло?
— Имя Марко Поло звучит знакомо. Об остальных не слышал.
— Остальные — это его отец и дядя. Все трое были купцами из Венеции. В поисках новых торговых путей они добирались до самых краев земли. Благодаря их путевым запискам, мы знаем о землях Великого хана, о Бухаре, о Катае.
— Да, это в высшей степени храбрые и достойные люди, — поспешил согласиться Мануэль, но Алонсо не унимался:
— Они не только добирались до отдаленных стран, но и изучали обычаи и уклад жизни чужестранцев. Будь же на их месте дворяне, рыцари, они смогли бы добраться так далеко только в результате войны, уничтожая, а не изучая, покоряя, а не налаживая связи. И тем не менее вы, скорее всего, считаете торговлю низким занятием, разве нет?
Мануэлю не хотелось отвечать на этот вопрос. Он действительно так считал.
— Между тем, — продолжал Алонсо, который, похоже, правильно понял причину молчания собеседника, — Флорентийской республикой уже полвека управляют торговцы, представители банкирского дома Медичи. Вы, вероятно, знаете, какого расцвета достигли там искусства, литература и науки за эти полвека. Может быть, до вас доходили такие имена, как Андреа дель Веррокьо и Сандро Боттичелли?
— О да, конечно. Моя матушка когда-то была во Флоренции, и с тех пор она мечтает снова побывать там.
— Тогда передайте ей, что сейчас не самое подходящее для этого время. В последние годы там очень усилилось влияние одного талантливого монаха-проповедника по имени Джироламо Савонарола. Каждый день этот доминиканец, уверенный в том, что его лично наставляет Иисус, говорит в своих проповедях, что искусство и красота несовместимы с благочестием, и на многих флорентинцев его слова производят сильное впечатление. А сейчас, если умрет глава республики Лоренцо Великолепный, трудно сказать, что сможет сдерживать влияние Савонаролы.
— Разве Лоренцо Медичи угрожает смерть? — удивился Мануэль.
— Восьмого апреля его неожиданно свалила неведомая медикам болезнь.
— Что?! — Мануэль чуть не подскочил от неожиданности и тут же поморщился из-за боли в голове. — Но как вы об этом узнали? Ведь с тех пор не прошло и двух недель!
— Разумеется, от купцов, от кого же еще? У нас часто останавливаются венецианцы. А они, в свою очередь, узнали это от своих компаньонов во Флоренции. Уж не думаете ли вы, что по всей Кордове развешивают листы бумаги или пергамента, где рассказывается о важных событиях в разных странах мира? Когда-то дощечки с изложениями событий вывешивались на площадях Рима, но это было давно, во времена языческих императоров, полторы тысячи лет назад. В наши же дни, когда мир поделили между собой христианство и ислам, считающие себя несравнимо выше язычества, подобная практика давно забыта. Если ее когда-нибудь снова изобретут, то сделают это, скорее всего, торговцы.
Мануэлю стало нелегко следить за развитием мысли собеседника.
— Если бы не торговые пути и купеческие караваны, — с полной убежденностью говорил Алонсо, — разве сохранились бы связи между городами Европы? Разве знали бы мы, что происходит в Венеции и в Константинополе, каковы нравы жителей Реймса и Англии? Вообразите мир, в котором нет торговых домов и купцов. В этом мире нам пришлось бы отказаться почти от всего, что у нас есть. Мы не могли бы приобрести ничего из вещей, снеди, украшений, одежды, картин, книг, что не производится в нашем собственном городе. Скажите, многое ли производится в Саламанке? Я слышал, что это важный центр торговли шерстью. Но откуда же берут бумагу студиозусы вашего знаменитого университета? Не кажется ли вам, что человеческая культура без обширной разветвленной торговли просто рухнула бы? Что ни церкви, ни вероучения, ни благородные дворяне, вечно воюющие друг с другом и свысока смотрящие на «низкие» занятия, не спасли бы тогда человечество?
Мануэль, никогда не размышлявший об этих сторонах бытия, подавленно молчал.
— Мне необходимо подумать над тем, что вы сказали, — пробормотал он наконец.
Через несколько дней Мануэль решил, что вполне в состоянии продолжить свой путь. Сказав об этом Хосе Гарделю, он завел разговор о возможности одолжить у него небольшую сумму денег, но Хосе остановил его жестом руки.
— Пожалуйста, давайте продолжим этот разговор завтра, — сказал он.
На следующий день Мануэль получил от него «небольшой подарок на память», включавший в себя полный комплект одежды из лучших тканей, ослепительный меч прекрасной работы, красивый и прочный щит, черного арабского скакуна и увесистый кошелек, набитый увесистыми монетами.
Мануэль не знал, что и сказать.
— Я ваш должник, дорогой сеньор Гардель, — промолвил он, с трудом подбирая слова.
— О нет, дон Мануэль, вы мой гость, — возразил Хосе.
Поняв, что споры бесполезны, Мануэль горячо поблагодарил хозяина, мысленно поклявшись сделать со временем все, чтобы достойно воздать по заслугам этому необыкновенному человеку.
Скакуна в память о Цезаре он назвал Августом. Полдня ездил на нем по городу, после чего всадник и конь полностью привыкли друг к другу.
— Каковы ваши впечатления от Кордовы? — спросил Энрике, сопровождавший Мануэля в этой поездке.
— Город удивительной красоты! — искренне ответил Мануэль. — Даже красочнее и теплее, чем Саламанка[23]. Мавры — замечательные зодчие. От арабесок, украшающих многие здания, просто невозможно оторвать взгляда. Наши северные города намного проще и мрачнее.
— Да, — согласился Энрике. — Но говорят, что Гранада еще красивее. О дворцах Альгамбры рассказывают, что такую волшебную красоту не могли сотворить руки человека. Вы, вероятно, скоро увидите все это своими глазами.
Вечером, перед отъездом в долину Гранады, Алонсо опять спустился во внутренний двор, когда там отдыхал Мануэль. Он сообщил ему, что дом книготорговца Ибрагима Алькади следует искать на улице, примыкающей к рынку Алькайсерия с южной стороны.
