Он тоже сел.

— Ты слишком мало знаешь людей, если считаешь, что для их чувств существуют такие преграды. — Голос у Консуэло был нежный и немного печальный. — Люди влюбляются в кого угодно и во что угодно.

Эта фраза почему-то рассмешила Алонсо.

— Хорошо, что ты не обижаешься, — проговорил он.

— Я не только не обижаюсь. Я рада за тебя. А она тебя любит?

Алонсо пожал плечами:

— Не знаю. Вряд ли она даже думает о такой возможности. Это ведь я сумасшедший. Она-то нормальный человек.

— Из того, что ты о ней говорил раньше, я заключила, что она человек весьма незаурядный. Теперь ты противоречишь себе, называя ее «нормальной».

Алонсо улыбнулся.

— Я за тебя рада, — повторила Консуэло. — Может быть, и я когда-нибудь встречу свою любовь…

— Неужели ты этого хочешь?! — Он был безмерно удивлен. — Мне всегда казалось, что для тебя свобода важнее всего.

— Молодость не вечна, — медленно произнесла Консуэло, глядя куда-то мимо собеседника. — Когда-нибудь вокруг меня больше не будет поклонников. А быть одной не хочется. Вообще-то, Алонсо, я сама не знаю, чего я хочу. Давай не будем об этом, ладно?

Странность некоторых помещений состояла в том, что за отделявшими их от берега стенами не было слышно постоянного, немолчного, вечно изменчивого шума моря. И тогда по внезапно наступившей тишине вошедший вдруг понимал, что еще мгновение назад в его ушах раздавался этот звук. Гул прибоя всегда был настолько близок, настолько вездесущ, что люди, находившиеся здесь уже более четырех месяцев, порой переставали воспринимать его, осознавая его присутствие лишь тогда, когда он вдруг исчезал.

Мануэль де Фуэнтес и Гонсало Фернандес обошли форт изнутри, проверили ломбарды, лодки, крепления, иногда обмениваясь репликами с часовым или тормоша спящего матроса, и вышли к изумрудно-синему водному простору.

Возле форта Ла Навидад песчаный берег подходил прямо к линии прибоя, но немного восточнее этого места он весь был покрыт мангровыми зарослями, заполонившими и берег, и дно.

— После двух с половиной месяцев плавания я мечтал о том, чтобы хоть какое-то время не видеть моря, и вот что получил. — Фернандес показал рукой на север, в сторону почти неразличимого в этот час горизонта из-за одинаковой сиреневой голубизны моря и неба. — Как ты думаешь, долго нам еще ждать адмирала?

Уроженец Сеговии, он говорил с характерным леонским акцентом.

— Неужели тебе так быстро надоел рай? — делано изумился Мануэль.

— Я перестал верить, что мы в раю, когда насмотрелся на тебя и остальных во время болезни. — Гонсало передернуло.

Лихорадка и вправду так измотала в свое время Мануэля, что ему даже сейчас, спустя много недель, было неприятно о ней вспоминать. Раскалывающаяся голова, разъедающая боль в мышцах спины, жар, тошнота, отнимающиеся руки и ноги. Оставшийся с колонистами Ла Навидад старый хирург, которого все называли магистром Хуаном, сбился с ног, выхаживая четверых больных.

— Но ведь все вылечились. Значит, болезнь не смертельна. Не унывай, Гонсало! — Мануэль похлопал приятеля по плечу.

— Не уверен, что она так уж безобидна. Может быть, вам просто повезло. — Увидев укоризну во взгляде Мануэля, Гонсало добавил: — Ну ладно. По крайней мере, зима действительно была райской. Ни снега, ни дождя, ни даже просто холода. У нас, в Леоне, о таком можно только мечтать. Не говоря уже о возможности всю зиму есть свежие фрукты.

Лес, подступавший к берегу с юга, стал просыпаться. Путаница лиан, неведомые невысокие деревья с вечнозеленой кроной, из переплетения которой устремлялись к небу тонкие стволы пальм, — все это буйство зеленого и изумрудного начало оглашаться многоголосым птичьим хоралом. Теперь он не смолкнет до самого вечера.

— Ты не вполне прав, — заметил саламанкский идальго. — Дождя нет на берегу. А вот в лесу совсем другое дело: там всегда что-то капает сверху.

— Что правда, то правда, — согласился Фернандес.

Он был русоволос и высок, как и Мануэль. Глядя на них со стороны, можно было принять их за братьев. Сходство исчезало, как только Гонсало начинал говорить. Из-за оживленной мимики и частой смены выражений на его лицо было трудно смотреть.

Мануэль и сам хотел бы знать, когда вернется адмирал с новой эскадрой. Было странно думать о том, что где-то есть страна под названием Кастилия, что там в замке живет матушка, что где-то есть Лола, которую еще предстояло найти. Порой Мануэлю казалось, что он всю жизнь провел здесь, среди лиан и кактусов, питаясь бананами и рыбой, а все, что связано с Саламанкой и Гранадой, ему лишь приснилось…

После того как Мануэль и Гонсало обошли внешнюю стену форта, их сменили два других колониста, а приятели вернулись на территорию крепости, где повсюду были развешаны висячие ложа из плетеных листьев или хлопка. В некоторых еще спали люди. Колонисты Ла Навидад научились этому способу отдыха у туземцев, которые на своем языке называли такие люльки хамака. Поселенцы переделали его в «гамак».

Подражая индейцам, колонисты подвешивали гамаки в тени, под навесом густой кроны. В них было удобно спать ночью и отдыхать днем. Сами индейцы, если приходилось отправляться в путь, просто снимали свои гамаки, скручивали их и бросали в дорожные корзинки хаба, вместе с остальным имуществом, которое могло пригодиться в дороге. Таким образом, постель путешествовала вместе с человеком.

Хотелось спать. Чтобы не поддаться этому желанию, Мануэль заглянул к Родриго де Эсковедо, еще одному выходцу из Сеговии.

— Дон Мануэль! — обрадовался тот. — Взгляните-ка на Карлоса. Этот малый оказался намного умнее, чем можно было ожидать. Карлос, поди сюда! — Эсковедо причмокнул, отчего его щеки, поросшие черной с проседью щетиной, стали казаться менее пухлыми, чем обычно, и протянул тому, кого он называл Карлосом, кусок батата.

Агути, забавный грызун размером со щенка, с лоснящейся золотисто-рыжеватой шерстью, сидя в дальнем углу комнаты, возле табурета, навострил маленькие уши и внимательно разглядывал вошедшего Мануэля блестящими черными бусинками глаз.

— Не бойся, Карлос, это друг, — увещевал его королевский эскривано, то есть писарь и нотариус.

Эсковедо уже вошел в историю, будучи одним из первых европейцев, чья нога ступила на землю Сан-Сальвадора — первого острова в открытом океане, открытого Колоном. Именно он составлял акты о переходе всех новооткрытых земель в собственность кастильской короны.

Однако в данную минуту эскривано, казалось, намного больше интересовало поведение симпатичного грызуна, чем судьба королевств.

— Странно, что он не убегает, — заметил Мануэль. — Сколько я до сих пор видел агути, они всегда мгновенно бросаются наутек. Причем делают это прыжками, напоминающими галоп крошечных лошадок. — Сказав это, Мануэль почувствовал, как он скучает по лошадям.

— И давно он к вам приходит в гости, дон Родриго? — спросил он.

Несмотря на то, что за последние месяцы Мануэль сблизился с пожилым эскривано, в силу разницы в возрасте они так и не перешли на «ты».

— Да уже с неделю, как перестал бояться меня. Я видел в деревне у туземцев, что их можно приручить и тогда они становятся очень доверчивыми. Обхаживать Карлоса я начал несколько месяцев назад, и с тех пор этот дикарь ведет себя все более культурно.