И она приглашающим жестом вытянула в его сторону обе своих руки. При этом они обнажились до локтей, и зрелище это было подобно неожиданной вспышке света.

Ночью, ложась спать в гостиничной комнате, Алонсо был уверен, что увидит во сне Консуэло. Мысли его постоянно возвращались к ней. Но наутро, лежа в постели и припоминая последний сон, он с удивлением констатировал, что, как обычно, видел синеглазую «даму из медальона». Видимо, это было дополнительным подтверждением его предположения о существовании двух разных Алонсо — дневного и ночного.

Вставать не хотелось. Алонсо со вкусом припоминал подробности вчерашнего вечера, предоставляя радости заполнять его существо без остатка. То обстоятельство, что он познакомился с этими людьми, было прекрасно, неожиданно и необъяснимо! Случайно встреченный человек оказался создателем нового жанра в литературе, для которого еще даже не придумано название. Великий знаток риторики делился вчера с ним, никому не известным мориском, своими издательскими и литературными планами. И, наконец, эта женщина! Даже Надия не могла произвести такого впечатления. Откуда здесь, в самом сердце охваченной фанатизмом католической страны, взялась такая Консуэло Онеста?

Непостижимо и как-то очень в духе сновидений!

Алонсо размышлял о том, что, несмотря на бесспорное сходство яви и сна, он находил между ними и важные отличия. В снах поразительно легко нарушается хронология событий, да и законы привычного мира не обладают в них какой-либо устойчивостью. В сновидении можно ощущать себя ребенком, хотя это давно уже не так, можно видеть человека, которого уже нет в живых, например отца. Во сне можно летать, не замечая той силы, что тянет нас к земле и заставляет падать любые предметы, лишенные опоры. А попробуйте сделать то же самое наяву…

Что же по этому поводу говорит «Свет в оазисе»? Алонсо не мог вспомнить, читал ли он там что-либо на эту тему.

Кроме того, сон — это почти синоним бессмысленности, чего-то неважного, незначительного. В детстве, когда Алонсо просыпался после напугавшего его сновидения, Сеферина всегда успокаивала его, говоря, что ничего страшного не произошло, ведь это ему «всего лишь приснилось». И мальчик крепко-накрепко запомнил, что тому, что нам всего лишь приснилось, не следует придавать никакого значения.

Но если жизнь равноценна сну, то ведь и в ней не следует ничему придавать какого-либо значения! Этот вывод беспокоил Алонсо.

Было еще одно важное отличие между снами и явью. Во сне часто происходят молниеносные изменения. Зачастую достаточно лишь подумать о чем-то, как это тут же осуществляется. Но ведь в жизни все не так!

Или так?

Быть может, мы только потому и не пытаемся ничего менять одной лишь силой воображения, что нам и невдомек, что это может тут же сработать?

Это предположение можно было попробовать безотлагательно.

Ну-ка, пусть платан за окном подвинется на пару-тройку локтей вправо!

Дерево осталось на месте. А во сне что-нибудь бы изменилось. Либо платан сдвинулся бы с места, либо он превратился бы во что-нибудь другое, либо сам сновидец оказался бы в совершенно иных обстоятельствах. Алонсо не мог даже вообразить такого сна, в котором после осознанного пожелания что-то изменить все осталось бы прежним.

Необходимо было тщательно поискать объяснения в тексте, несмотря на все трудности, сопряженные с его расшифровкой. Если уж манускрипт сравнивает сон и явь, то в нем должно что-то говориться и о различиях между ними. Ведь именно различие и не позволяет совершать в реальности то, что обычно вполне удается делать во сне.

Алонсо позавтракал в трактире с кузенами.

— Как прошла вчера литературная встреча? — спросил Хуан.

— Очень интересно, — сказал Алонсо, стараясь не выдавать своих чувств относительно упомянутого вечера. — Там был человек, с которым я как раз хотел познакомиться. Но я ничего ему пока не рассказывал о своих планах. Ситуация не располагала для такого разговора.

— Значит, ты точно остаешься в Саламанке?

— Да, мне понадобится побыть здесь какое-то время.

— А сегодня куда ты собрался?

— За призом. Я победил в битве поэтов!

Кузены переглянулись.

На самом деле Консуэло просила его зайти вечером, а сейчас еще было только утро. Но Алонсо переполняло такое нетерпение, что он просто не мог сидеть сложа руки в гостинице или участвовать в будничных разговорах с братьями Гардель. Ему казалось, что от этого он мог расплескать какую-то недавно приобретенную, еще почти не освоенную силу, которую следовало беречь и взращивать.

Будь его воля, Алонсо побежал бы в дом над мостом прямо сейчас. Вместо этого он направился в противоположную сторону, как бы нарочно отдаляясь от места, манящего его, как сирена путешественника. Он ходил по золотистому городу, вслушиваясь в пение воображаемой сирены, и ему казалось, что оно становится слабее по мере увеличения расстояния между ним и ею. Но чем тише был голос, тем он почему-то становился желаннее.

Как прекрасен эпизод в «Одиссее», где герой привязал себя к мачте, чтобы послушать сирен! Однако Одиссея спасли не только веревки. Обычного человека они бы не удержали, — уж в этом сейчас у Алонсо не было никаких сомнений. Нет, Одиссей победил в битве с зовом сирен лишь потому, что Гомер его, Одиссея, выдумал.

И если ты, Алонсо, не хочешь завязнуть, как мушка в патоке, будь одновременно и Одиссеем, и Гомером. Тем, кто действует, чувствует, радуется и страдает, но в то же время и тем, кто видит это все со стороны, кто ни на мгновение не забывает о мнимости и нереальности всего, что происходит с героем. Будь тем, кто придумывает Алонсо, ежесекундно шлифуя его образ. Наслаждайся пением сирен, но не забывай, что все — и ты, и они — лишь тени на освещенной факелом стене.

Нагулявшись вдоволь, Алонсо вернулся в гостиницу и заснул крепким полуденным сном. Сновидений не было, однако при пробуждении его в очередной раз посетило чувство, будто он понял что-то важное, что, однако, уже улетучилось из памяти. С тех пор как Алонсо впервые испытал это переживание в начале своей жизни в Кордове, оно время от времени возвращалось. Ему до сих пор так и не удалось вспомнить, в чем состояло ускользающее понимание. Одно он понял наверняка: оно приходило во время неглубокого, сходящего на нет сна, когда уже не было сновидений, но еще не наступило и пробуждение. Просыпаясь, его ум то ли стирал, то ли терял его.

По дороге к Консуэло Алонсо купил ей в подарок серебряную брошь с янтарем, не зная, правильно ли он поступает.

В этот раз, идя вслед за Суад, Алонсо успел разглядеть сад, окружавший дом Консуэло. Орешник, густые самшитовые кусты, мирт. Гранатовое дерево, заглядывающее в окно первого этажа.

Они вошли в дом, где хозяйка уже ждала его в прихожей.

— А вот и победитель, — проговорила она певуче. Консуэло была в тунике из полупрозрачной, очень дорогой ткани. Волосы собраны большим перламутровым гребнем.

— Прошу вас. Награда ждет!

Женщина взяла Алонсо за руку и отвела в комнату под лестницей. Два диванчика, пуфы, столик, ковры и гобелены на стенах, большая, занавешенная кровать и трюмо с прекрасной работы амальгамным зеркалом во весь рост, в котором отражались стоящие на столе горящие свечи, порождали удивительное ощущение уюта.

— Бесценная Консуэло, это вам. — Алонсо вынул из мешочка за поясом брошь и протянул женщине.