— Кажется, я передумала спать! — сообщила Росарио и, обняв Алонсо за шею, притянула к себе.

— Разве ты собиралась пойти спать так рано? — удивился он, зарываясь в лаву ее волос. — Это же последняя ночь моей «книжной описи»! Может быть, не будем торопиться с расставанием?

Они не стали торопиться и расстались только под самое утро.

Днем Алонсо привел Росарио и Эмилио в библиотеку, где, к вящему восторгу хозяйки замка, научил их пользоваться каталогом. Теперь Росарио могла мгновенно отыскать любую книгу в царстве гармонии и порядка.

Алонсо уехал, а Росарио, прохаживаясь в замковом саду среди зарослей мирта и лавра, еще долго размышляла о ночном происшествии. Какой-то осадок оставался, и она не могла понять, с чем он связан. То ли это было недовольство собственным поведением, то ли все-таки тем обстоятельством, что Алонсо продолжает видеться с женщиной, которую когда-то находил желанной.

И вдруг Росарио поразила молнией мысль. И Алонсо, и его мать, и его друг Консуэло — все они пытались стать орбинавтами, но у них до сих пор ничего не получилось. Росарио была почти уверена в том, что с этим даром надо родиться.

Если ее предположение было верно, оно означало, что с очень большой вероятностью она переживет их всех!

Росарио вдруг мысленно увидела будущее, в котором она, по-прежнему звеня цветущей юностью, находится рядом со старым, морщинистым, согбенным Алонсо, и поняла, что это произойдет очень скоро. Всего лишь через несколько десятков лет, которые не покажутся ей долгими, так как ей предстоит куда более продолжительная жизнь. Она вообще не представляла себе, что именно может оборвать жизнь орбинавта, хотя, конечно, не собиралась выяснять это, проводя смертельные эксперименты на самой себе.

Обижаться на людей, чей жизненный срок в несколько раз короче твоего собственного, — это вдруг показалось Росарио апогеем нелепости! Ей следовало дорожить каждой минутой, пока Алонсо жив, вместо того, чтобы упрекать его за то, что его внимание отдано не только ей одной. Не говоря уже о том, что его способность быть верным другом действительно достойна лишь восхищения. Он был прав, напомнив Росарио, что Мануэль тоже был его другом. И это означало, что верность Алонсо ее сыну не подлежала никакому сомнению.

В этот день Росарио дала себе слово сделать все, зависящее от нее, чтобы никогда не покидать Алонсо, если только он сам об этом не попросит, и быть с ним до самой его смерти. Он должен знать, что, как бы он ни состарился, она всегда будет рядом. Алонсо заслужил это хотя бы потому, что сама ее вечная юность была его даром. Росарио решила, что не допустит, чтобы постоянно увеличивающаяся разница в возрасте стала помехой их союзу.

Огонь спешит повзрослеть. Никто не растет быстрее огня — ни человек, ни животное, ни птица, ни трава. Вот он родился и теперь пробует еду. Огонь — жадный. Встретившись со своей добычей, он не успокаивается, пока всю ее не пожрет. Сразу забывает, что еще недавно был новорожденным. Теперь он взрослый, прожорливый, шумный, трескучий. Он кричит от радости и горя: от радости, что живет и ест, и от горя, что умрет, как только насытится. Никто не умирает от сытости, кроме огня, — ни человек, ни животное, ни птица, ни насекомое.

Смертный миг этого пламени еще не наступил. Мы, люди коки, только-только породили его своими деревянными дощечками. Огонь возник, обрадовался и сразу побежал играть с участком леса, который мы отгородили от остальной части джунглей непроходимым для пламени участком, где не растет ничего живого.

На этом участке огонь — властелин. Пляшет, как пьяный во время обряда арейто, брызжет, как море, взвивается ввысь, подобно утке, ползет, как змея. Листья, стволы, лианы, кустарник — все обугливается, чернеет, рассыпается, отдавая свою сущность огню, желающему насытиться и умереть от обжорства и счастья. Даже крупные, полностью созревшие плоды дерева хагуа стали его добычей. Сначала сгорает покрытая перхотью кожица, затем иссыхает пахучая мякоть.

Впрочем, огню остались лишь те немногие плоды, которых мы не заметили, когда собирали их. Вкус хагуа очень любят морские черепахи, кефаль и угри. Для того чтобы поживиться сладкой мякотью, обитатели моря охотно вплывают в наши сети.

Пришелец Равака, как всегда, вымотан после работы. Выше всех остальных, сильнее остальных, а устает раньше, чем даже слабак Таигуасе. Не привык делать то, чем с юных лет занимаются добрые люди таино. И рыбу он уже с нами ловил, и лес рубил, и силки учился ставить — ко всему постепенно привыкает, но поначалу всегда очень смешно смотреть, с каким трудом дается ему любая мелочь. Вот и сейчас — сколько ни растирал дощечки, так и не высек ни единой искры.

Ничего, научится и этому.

В селении Коки из-за него до сих пор не умолкают споры, хотя с того дня, как мы привезли Раваку с Гаити, прошло уже три луны. Кто же этот пришелец — дух или человек?

Я думаю, что он человек, но не обычный, а великий колдун, сильнее любого бехике, хотя сам об этом пока не знает. И думаю я так не потому, что у него имеется странной формы палка, которая умеет плевать огнем (пришелец только один раз показал нам это, и с тех пор, сколько мы его ни упрашиваем, отказывается). И не потому, что у Раваки есть предметы из металла, хотя, как известно, из металлов можно делать только украшения вроде золотого диска касика.

Длинный блестящий предмет Раваки, который он называет эспада[60], режет дерево лучше любого нашего топора. Я однажды просто из любопытства провел по нему пальцем и тут же поранился!

Нет, я считаю пришельца колдуном не из-за всего этого, а потому, что он умеет видеть будущее, для чего ему даже не требуется вдыхать кохобу.

Когда я рассказал остальным охотникам о способности Раваки видеть будущее, меня подняли на смех. И все же стали опасливо поглядывать на рослого пришельца с волосами цвета пересохшей травы.

Если он и человек, то мы таких никогда раньше не видели. Он не похож ни на добрых людей таино, ни на карибов, ни на сибонеев, живущих на огромном острове Куба. И рост, и цвет волос и глаз, и форма головы — все у него не такое, как у обычных людей. У него даже растут волосы на щеках и подбородке, из-за чего в первое время его боялись дети. А когда привыкли, стали дразнить. Потом привыкли еще больше и перестали обращать на это внимание.

Когда мы в первый раз увидели Раваку — там, на Гаити, — мы решили, что он дух, и хотели уйти незаметно, чтобы не разбудить его. Ведь мы не знали, не разгневается ли он, если потревожить его покой.

Он был такой странный — в этих многочисленных накидках, которые покрывали его грудь, руки, туловище, даже ноги. Из странного мешочка, привязанного к одной из этих накидок, вдруг выпал маленький камушек, и мы застыли на месте. У камня были форма и размер коки!

— Это дух коки, — прошептал я. — Мы не случайно встретили его. Мы должны привезти его на Борикен, в наш юкайеке, чтобы он объединился с народом коки.

Никто со мной спорить не стал. Мы осторожно отнесли его в каноэ. Все вещи, полученные в ходе торговли с местными таино, мы перенесли в другие лодки, чтобы в этой лодке освободить место, и уложили в ней пришельца.