Что-то подсказывало Мануэлю, что Хосе Гардель не откажется одолжить небольшую сумму, которая позволит ему добраться до долины Гранады. А уж там Мануэль не пропадет.

В последующие дни погода несколько раз менялась, и даже один раз пошел дождь, что почему-то отражалось на переживании боли. Она становилась то ноющей, то острой. Иногда Мануэль о ней вообще забывал, но она могла напомнить о себе в самый неожиданный момент, вдруг пронзая голову раскаленным жалом.

Раз в день приходил падре Нуньес, осматривал рану и синяки на туловище. По словам лекаря, до полного выздоровления ни о каком отъезде не могло быть и речи. Мануэль слушал, благодарил, соглашался, но для себя решил, что отправится в путь, как только пройдут приступы слабости и головокружения. Дожидаться полного заживления раны было ни к чему. А если бы он получил эту рану на поле боя? Интересно посмотреть на армию, чьи воины после каждого ранения удостаиваются многонедельного отпуска в домах гостеприимных морисков…

Кстати говоря, гостеприимными были здесь не все. Хуан, старший сын хозяина дома, избегал Мануэля. За столом он ни разу не обратился к гостю. Зато его неразговорчивость с лихвой возмещали его веселые брат и сестра. Особенно благоволила Мануэлю хохотушка Матильда. Она смотрела на него с восхищением, что бы он ни сказал, и молодому идальго казалось, что, если бы не правила приличия, девушка с удовольствием продолжала бы разговоры с ним и после трапез, когда он поднимался в свою комнату.

Такое внимание льстило Мануэлю.

Мать Алонсо, Сеферина, оказалась маленькой, изящной женщиной с высокой шеей и узким лицом — немного необычным, но миловидным. Двигалась она так же бесшумно, как и ее сын. За столом Сеферина обычно молчала, однако лицо ее светилось умом и пониманием. Казалось, ей ведома какая-то удивительная тайна.

Сам же Алонсо всегда вежливо здоровался с Мануэлем, но не заводил никаких разговоров. Между тем любопытство, которое он вызывал в госте, постепенно росло. Из застольных бесед Мануэлю стало ясно, что его спаситель необыкновенно начитан. В Гранаде он вместе с дедом торговал книгами, причем читал все, что только попадалось в руки, и, что более всего удивляло Мануэля, делал это на самых разных языках. Однажды, во время обеда, Мануэль не выдержал и нарушил негласную договоренность не вступать в разговоры, которая как-то сама собой установилась между ним и Алонсо после первой их встречи.

— Думаю, вам было бы интересно поговорить с моей матушкой, — заявил саламанкский идальго, и к нему тут же обратились взоры всех присутствующих (кроме Хуана, который продолжал по своим таинственным причинам игнорировать само существование гостя). — Она, как и вы, очень любит книги и читает на нескольких языках.

— Как же ей удалось их выучить? — с удивлением спросил Энрике.

— В юности матушка училась у нас в университете.

— Женщина в университете? — воскликнула Матильда, глядя на Мануэля во все глаза.

— Насколько я знаю, это не первая женщина в университете Саламанки, — вмешался вдруг Алонсо, не обращаясь ни к кому конкретно. — Там училась и преподавала Беатрис Галиндо, затмившая всех мужчин в знании латыни и классической римской литературы. Сегодня она обучает латинскому языку инфантов Кастилии.

— Среди учеников Беатрис Галиндо была и моя мать, — с некоторой гордостью уточнил Мануэль, по-прежнему адресуя свои слова Алонсо.

— Это удивительно! — восхитился сеньор Хосе Гардель.

— Университет не подчинен городским властям и находится под непосредственной защитой короны, — продолжал Алонсо демонстрировать обществу свои познания. — В нем действуют собственные законы. Туда принимают людей самых разных вероисповеданий и сословий, ибо королю нужны грамотные люди и ученые, а католики благородного происхождения в большинстве своем не слишком рьяно стремятся к знаниям.

Мануэль покраснел, но возражать не стал. Он прекрасно знал, насколько соответствуют истине эти слова. Среди дворян Росарио была исключением. Свою страстную любовь к чтению она не сумела передать даже родному сыну. Довольствовалась уже тем, что он умеет читать и писать. Книги его почти не интересовали. Правда, Мануэль любил истории о приключениях, когда их пересказывала матушка, но сам к чтению не тянулся. Это занятие наводило на него скуку, однако полностью избежать его Мануэль не мог, ведь стихосложение являлось одной из семи рыцарских добродетелей[22].

Начав недавно ухаживать за Долорес де Сохо, Мануэль попросил мать пересказать ему на кастильском языке содержание лучших сонетов Петрарки. После чего использовал красочные метафоры великого флорентинца, сочиняя собственные стихи. Особым изяществом они не блистали, но Долорес их одобрила.

— Сегодня в Саламанке преподает еще один удивительный человек, — сообщил Алонсо. — Он считается гордостью университета, несмотря на то что открыто исповедует иудаизм и даже является раввином.

— Этого не может быть! — воскликнул Хуан, и Мануэль отметил, что впервые услышал его голос.

— Но это так, — возразил Алонсо. — Его зовут рабби Авраам Закуто. Это один из самых выдающихся авторитетов нашего времени в области астрономии. Он усовершенствовал астролябию и астрономические таблицы. Помните, дядюшка, рассказ дона Луиса Сантанхеля о Кристобале Колоне, который намерен открыть морской путь в Индии? Кажется, он сказал вам, помимо прочего, что Колон пользуется таблицами Закуто. Точно так же поступают бесстрашные португальские мореходы, находя эти таблицы намного более точными, чем все другие.

— Если церковь решит покончить с этим раввином, никакие таблицы его не спасут, — вполголоса высказался Хуан, после чего опять замолк и больше в течение обеда не произнес ни слова. Он казался чрезвычайно раздраженным, но не было понятно, что именно является объектом его раздражения — церковь или раввин-астроном.

— Наш Алонсо когда-нибудь переедет в Саламанку и откроет там книжную торговлю. Магистры и студиозусы будут покупать у него книги, но не раньше, чем он их все прочтет сам. Такова его мечта! — изрекла Матильда.

— Почему ты так уверена, сестрица, что его привлекает в Саламанку именно университет? Может быть, все дело в куртизанках, которыми этот город славится не меньше, чем светилами науки и теологии? — пo виду Энрике было ясно, что он очень доволен своей шуткой.

В ответ Алонсо одарил кузена взглядом, которым смотрят на городского сумасшедшего, и замолчал столь демонстративно, что разговор постепенно перешел на другие темы.

Гардели очень часто мылись. Огромную бадью с горячей водой и ароматными благовониями каждый день втаскивали и в комнату Мануэля. Вскоре он обнаружил, что ежедневные омовения — весьма приятное занятие, да и самочувствие после них заметно улучшалось. Обратив внимание на то, что обитатели дома моют руки перед каждой трапезой, он стал следовать их примеру. Как объяснил словоохотливый Энрике, такая чистоплотность чрезвычайно распространена среди мусульман и иудеев, и даже те из них, что перешли в христианство, продолжали придерживаться этих привычек.

Мануэлю пришло в голову, что доносчик Марио мог даже не наблюдать за дымоходом аптекаря, обидевшего его тем, что человечество еще не изобрело средства от бородавок. Ему вполне достаточно было указать инквизиции на то, что Толедано регулярно моет руки перед едой, а также перед изготовлением лекарственных снадобий.

«Теперь, когда я привык, благодаря новым друзьям, хранить в чистоте свое тело, меня и самого можно обвинить в тайном следовании нехристианским вероучениям», — думал молодой идальго, сидя на своей любимой скамейке во внутреннем дворике перед цветущим лимоном. И вдруг заметил, что справа от него стоит Алонсо. Как обычно, Мануэль не слышал, как тот вошел в патио.

— Как ваша голова? — тихо спросил Алонсо.

— Благодарю вас, значительно лучше.

Плотные листья мирта и лимона постепенно становились еще темнее, чем обычно, обволакиваемые наступающим вечером. Алонсо стоял в лунном свете и молчал.