И вдруг Мануэль спросил:

— Алонсо, кто сотворил мир: Бог или Люцифер?

Начитанный мориск с интересом взглянул на него.

Алонсо, казалось, удивило, что этот высокий, сероглазый, молодой рыцарь с постоянно падающей на лоб русой прядью может интересоваться чем-то большим, чем ратные подвиги.

— Разве Священное Писание не отвечает на ваш вопрос? — спросил он.

— О да, разумеется. Но ведь и Писание можно истолковать по-разному. Например, некоторые люди когда-то считали, что именно из Евангелия можно сделать вывод о том, что наш мир целиком лежит во зле и, значит, Господь, будучи всеблагим, его не создавал.

— Вероятно, вы имеете в виду катаров? — предположил Алонсо.

— Мм… — замялся Мануэль. Это слово не было ему знакомо.

— Существовало такое религиозное движение. Они были во многих странах. В Южной Франции катары называли себя альбигойцами.

Мануэль вздрогнул. Осведомленность этого странного недавнего мусульманина из Гранады продолжала его удивлять. Неужели это он тоже узнал от знакомых купцов? Да нет, что за глупая мысль! Очевидно, из прочитанных книг.

— Да, я имею в виду альбигойцев, — признался он.

— Не волнуйтесь, я не побегу в инквизицию, — улыбнулся Алонсо. — И уверен, что и вы не побежите, чтобы рассказать о наших с вами беседах.

Мануэль оценил последнюю фразу как выражение доверия.

— Ну а как же мой вопрос? — напомнил он.

— О происхождении этого мира? Почему вы думаете, что мне известен ответ? Или что кому-либо вообще известен ответ?

— Я не жду от вас окончательных вердиктов. Просто буду глубоко признателен, если вы поделитесь тем, что представляется вам достоверным. Как вам самому кажется, кто сотворил этот мир? Всеблагой Господь или Князь тьмы?

— А разве других возможностей нет?

Мануэль задумался. Да, действительно, разве нет иных возможностей?

— Пожалуй, есть. Вы хотите сказать, что этот мир, возможно, вообще никто не создавал?

— Да, это еще одна возможность. Но есть и другие.

— Что-то мне больше ничего в голову не приходит. Очевидно, последствия удара по голове, — попробовал пошутить Мануэль. — А какие еще есть возможности?

— Может быть, этот мир просто нам снится…

Мануэль ожидал чего угодно, но только не этого.

— Снится? — переспросил он. — Нам всем снится одно и то же? Что-то я не слышал о таких снах. Или я вас не понял?

— Почему же всем одно и то же? Подумайте, разве вам и мне сейчас снится одно и то же?

— Нам сейчас вообще ничего не снится, — неуверенно проговорил сбитый с толку Мануэль. Из знакомых ему людей никто не разговаривал так странно и в то же время так интригующе, как его спаситель-мориск. Только, пожалуй, Росарио.

— Но давайте предположим, что вам снится мир и что он кажется вам настолько подлинным, что вам и в голову не приходит, что это сон. И мне тоже снится мир, который кажется мне настоящим. Вас смущает, что мы с вами видим один и тот же мир, и поэтому вы утверждаете, что мир не может быть сном, поскольку сновидения у каждого свои. Я правильно вас понял?

— Да, правильно.

— Но ведь мы с вами вовсе не видим одно и то же.

— Как же нет?! — Мануэлю хотелось рассмеяться, но он боялся обидеть собеседника. — Разве вы не видите это лимонное дерево?

Алонсо неожиданно встал со скамьи и отвернулся, оказавшись спиной к дереву.

— Нет, — сказал он. — Сейчас уже не вижу. А до этого видел какое-то лимонное дерево. Причем не совсем так, как вы, поскольку смотрел из другого места. А сейчас я вижу лестницу и балкон, которых не видите вы.

— Но вы знаете, что здесь есть лимонное дерево, а я знаю, что здесь есть балкон, — возразил Мануэль.

— Мы никогда не сможем совершенно одинаково увидеть что бы то ни было. Для этого нам пришлось бы полностью совместиться в пространстве. А поскольку это невозможно, мы всегда все видим под разным углом.

— Ну хорошо. — Мануэля начала увлекать эта словесная игра, хоть он и не усматривал связи между ней и своим вопросом о мироздании. — Допустим, мы просто назовем то, что воспринимаете вы, вашим сновидением, а то, что воспринимаю я, — моим. Почему же в обоих этих сновидениях присутствует лимонное дерево, а также лестница и балкон, а также город Кордова и страна Кастилия? Почему в обоих снах сейчас конец пятнадцатого столетия от Рождества Спасителя? Почему обоим снится, что на город спускается ночь и что завтра я намерен отправиться в долину Гранады?

— Вы хотите спросить, почему наши сны так похожи? — уточнил Алонсо.

— Вот именно, почему наши сны так похожи?

— Потому что в данный момент наши рассудки, порождающие эти сны, находятся в сходных состояниях. — Алонсо снова сел на скамью. — Но ведь вы не думаете, что они всегда пребывают в таких похожих состояниях, верно? Вот, к примеру, вы получили дворянское воспитание в католическом городе Саламанке, а я был воспитан моим дедом-книготорговцем в мусульманской Гранаде. В ту пору у наших миров было намного меньше сходства. Завтра вы уедете на войну, а я останусь здесь, и мы опять будем видеть с вами разные вещи. Кроме того, и вам, и мне, когда мы спим, снятся сновидения. Мы можем назвать их малыми снами, в отличие от большого сна, как мы условились называть весь этот мир. Эти малые сновидения являются частью большого сна, ведь их мы тоже видим и переживаем. А это означает, что не далее как через час-другой, когда вы будете почивать в своей постели, а я — в своей, ваш мир утратит сходство с моим, поскольку вы будете видеть совсем не то, что я.

Мануэль задумался. То, что говорил Алонсо, одновременно казалось и не казалось просто словесной игрой.

Мой мир как сумма моего индивидуального опыта… Это не было похоже ни на учение альбигойцев, ни на тезисы их противников. Это вообще не было похоже ни на что, слышанное ранее.

— К тому же, — продолжал Алонсо, — мой мир — это не только то, что я вижу, слышу, осязаю, обоняю, но и те чувства и мысли, которые рождаются во мне в ответ на то, что я вижу, слышу и так далее. Так, например, зрелище огромного католического войска, артиллерийских орудий, вооруженных с ног до головы всадников-рыцарей и пеших солдат-ополченцев может вызвать в вас восторг и гордость за свою страну, а во мне — страх за моих близких и ощущение стыда за христиан. Разве это не означает, что нам снятся пусть и похожие, но все же разные миры?

Мануэль молчал, ошеломленный услышанным.

— Но я должен отметить, — продолжал развивать свою мысль Алонсо, — что определенное сходство между нашими мирами всегда будет присутствовать, ведь вы — человек, и я — тоже, а это и означает некоторую близость нашего восприятия. Согласитесь, запах валерианы вызовет в человеке и в кошке совершенно разный отклик. Человек, в отличие от скворца, вряд ли способен углядеть в земляном черве вкусный завтрак.

— Но погодите же! — не выдержал Мануэль. — До сих пор мне казалось, что вы шутите, хоть я и не понимал, почему мой вопрос заставил вас так долго и необычно шутить. Но теперь мне кажется, вы действительно считаете, будто этот мир существует лишь в нашем воображении. Вы действительно так полагаете?

— Ну что вы! — запротестовал Алонсо. — Да я понятия не имею, что такое мир. Я только объясняю вам, что мы ничего о нем не знаем. И альбигойцы о нем ничего не знали, и католики ничего не знают, и мусульмане, да и все остальные. Мы даже не знаем, существует ли он на самом деле. Мы только можем сказать, что мы что-то воспринимаем, причем каждый видит что-то свое, и все эти воспринимаемые миры в какой-то степени похожи и не похожи друг на друга. Если подытожить, я хочу лишь сказать, что мир напоминает сон. Особенно когда мы вспоминаем нечто, что когда-то было и чего уже нет. Разве не точно так же мы вспоминаем привидевшееся нам сновидение? Еще несколько недель назад полумесяц на башне Комарес в Альгамбре был для меня чем-то зримым и реальным. Но через какое-то время на его месте будет возвышаться крест, и полумесяц будет восприниматься как нечто, принадлежащее лишь сфере воспоминаний. Туманных воспоминаний. Как сюжет сновидения.