Улица называлась Съезжей, и была довольно широка. Перед постоялым двором строений не было, а был незастроенный плоский, как блин, пустырь, на котором из-под снега торчали чёрные ветки каких-то кустов, да прямые стебли засохшего чернобыльника.

Изот вошёл в ворота и ещё больше удивился размаху этого заведения. В глубине двора был сооружён навес, где стояло несколько лошадей, неторопливо дёргающих сено из решетчатых яслей. К мордам некоторых были привязаны торбы с овсом. Под открытым небом стоял расписной возок, запорошенный снегом, с откинутыми вверх оглоблями. Двор был расчищен, за лошадьми было убрано, и Изот отметил, что Пестун был хозяином справным. Дворник, вооруженный деревянной лопатой, то ли в халате, то ли в фартуке, с металлической бляхой на груди, неспешно откидывал к ограде снег. Увидев Изота перестал работать, оглядев нового пришельца с головы до ног оценивающим взглядом.

Изот поднялся в ступеньки низкого крыльца и открыл тяжёлую дверь, ведущую в сени. Сени были холодные. У наружной стены стояли лавки с деревянными вёдрами, на стене висели коромысла, в углу возвышался высокий ларь. Зайдя в прихожую, откуда вёл коридор направо и налево и широкая лестница на второй этаж, Изот увидел конторку. За ней сидел приказчик, ведавший устройством приезжих на ночлег. Изот поинтересовался у него, сколько будет стоить проживание в номерах. Приказчик спросил, на какое время прибыл постоялец, где он будет питаться – у них или в городском трактире, и только после этого назвал сумму проживания.

Цифра Изота устроила, и он попросил показать ему номер. Приказчик записал сведения об Изоте, стоимость и номер в толстую амбарную книгу и позвонил в колокольчик, стоявший на столике сбоку. Появился человечек в коротких сапогах, в которые было заправлено нечто наподобие шароваров, в косоворотке и жилетке. Волосы на маленькой голове были острижены и смазаны маслом.

– Чего изволите? – спросил он приказчика и мельком взглянул на Изота.

– Проводи постояльца на второй этаж во второй нумер.

– Будет сделано, – подобострастно ответил человечек и посмотрел на Изота еще раз, и вокруг него, ожидая увидеть поклажу.

Ничего не увидев, он не стал задавать вопросов, а сказал:

– Пойдёмте!

Изот пошёл за ним на второй этаж.

Служка отомкнул дверь и услужливо пропустил Изота в номер. Комната была небольшой, узкой с единственным окном, выходившим на улицу. Через двойные рамы скудно просачивался тусклый свет. С потолка свешивалась керосиновая лампа, к стене прилепилась низкая кованая кровать, рядом стоял небольшой стол. В углу висел рукомойник, а под ним стоял таз на низкой тумбочке.

– Питаться будете здесь? – осведомился служка и вопросительно воззрился на Изота.

– Ещё не знаю, – ответил скитник.

– В нумера у нас не подают. Извольте спускаться вниз в ресторацию.

– Когда обедают? – осведомился Изот.

– Уже время? – ответил служка. – Соизволите отведать нашей пищи?

– Непременно.

– Кормят у нас сытно и дёшево. Сами убедитесь.

Еще раз оглядев Изота с головы до ног, служка удалился, плотно закрыв за собою дверь.

Отдохнув с час, Изот вышел из номера. Время было обеденное. С низу, где харчевались постояльцы, тянуло запахом наваристых мясных на костях щей, сытным запахом свежеиспечёного хлеба. И у Изота опять засосало под ложечкой. Спустившись с лестницы, он вошёл в зал.

На ресторан этот зал для питания постояльцев мало чем походил, да и кушанья отнюдь были не изысканные, что Изота обрадовало: на дорогие рестораны у него не хватило бы вырученных от заложенного подсвечника денег.

Здесь всё было, как в обычном трактире среднего пошиба: те же квадратные дощатые скоблённые столы, стулья тяжёлые с точёными спинками, такой же громоздкий буфет с разнообразной выпечкой, самоварами, чайниками, баранками, морсом и брусничной водой, водкой и крестьянской закуской: огурцами, капустой, пирогами и сушками.

Народу было немного – не все столы были заняты. В основном обедали постояльцы этого двора. Изот определил это потому, что посетители были без верхней одежды. Человек пять сидели в углу в зипунах и полушубках, всего вернее, крестьяне из недальних деревень, приехавшие на базар, или занимающиеся извозом. В помещении стоял гул, какой всегда бывает в таких заведениях при обедах. Воздух был спёртый, тяжёлый, несмотря на открытые форточки.

Изот заказал себе щи из квашенной капусты, кулебяку с гречкой, ватрушки с творогом и чаю. Ел медленно, неспешно отправляя ложку в рот и прислушиваясь к разговору. Из общего шума иногда выделялись громкие голоса посетителей: каждый калякал про себя, рассказывая разные истории из жизни, или кого-то ругал, или сыпал непристойностями, от которых слушатели взрывались гомерическим хохотом.

Отобедав, Изот оделся, закрыл свой номер на ключ и пошёл побродить по городу, в надежде кое-что, может, узнать о барине. Однако ему в этом не везло. С кем бы он ни начинал разговор, никто ничего не знал о таком человеке.

Около церковной ограды, увидел нищего с непокрытой головой, посиневшего от холода, протягивавшего к выходившим прихожанам шапку, в которой лежали несколько мелких монет. Скитник подошёл к нему и опустил в шапку копеечку, от чего тот был донельзя благодарен, и Изот посчитал нужным его расспросить.

Он завёл разговор о житье-бытье на этом свете, о том, что тяжко в зиму живётся попрошайкам, спросил, отчего нищенствует человек. Побирушка разохотился на разговор, рассказал, что после отмены крепостного права, он оставил деревню, где тащил тягло на барина, уехал в город в надежде начать новую жизнь. Сначала везло более или менее, устроился к хозяину на фабричонку работать – ткать холсты. Поработал год или два, сумел заработать малую толику денег, и решил вернуться в деревню, купить домишко и открыть своё дело. Поехал домой по железной дороге. Вот тут-то не повезло. Ночь проспал, утром хватился: денег нет – утащили. Ещё с вечера один малый показался ему подозрительным: так и шнярял глазами по пассажирам, вёл себя очень неспокойно. Нашёл его. Поприжал. С одним бы он справился. А оказалось, что их здесь целая шайка. Явились его сотоварищи. Избили. Скинули с поезда. При падении сломал руку. Местный фельдшер кое-как поправил. Кость срослась, да неправильно. Так стал убогим. Прежнюю работу делать уже не мог. Вот и перебивается с хлеба на воду. Ходил по городам и сёлам. Застрял в Ужах.

Изот посочувствовал его горю. Сам рассказал, как остался без крова.

– Я бы, конечно, не попрошайничал, – сказал нищий, – ежели был бы цел, как ты. А убогого на работу настоящую не берут, а возьмут – могут и не заплатить, что взять с обездоленного, куда идти ему жаловаться. Вот и остаётся одно – попрошайничать, хотя тоже на кого попадёшь, бывает гонят, как собаку. Ну мы уже привычные.

– И давно нищенствуешь? – осведомился Изот.

– Давно. Не считал, да и не упомню. Несколько лет.

– Ходишь по белу свету…

– Раньше ходил, а теперя прилип к одному месту. Вот в Ужах обосновался.

– Сколь времени?

– Да больше года.

– Наверное, многих знаешь?

– Как не знать. Одни и те же лица мелькают. Чужого пришельца сразу видать. Взять хоть тебя. Я сразу смекнул, что ты не нашенский, из чужих краёв.

– Глаз у тебя намётанный.

– А как же не быть глазу. Надо сразу определить, кто подаст нищему, а кто обругает, а то и пинка под зад даст. Люди разные… Глаз что алмаз – наскрозь видит.

Изот расспросил, не видал ли он здесь часом барина: дородного, грузного, с пушистыми седыми бакенбардами, с тростью. Голос густой, с хрипотцой.

Нищий выпятил нижнюю губу, видимо, соображая в уме. Потом ответил, качая головой:

– Многих видел, а такого не встречал. Да бар здесь и нету. Основные купцы, да мещанского звания. Есть здесь помещики, но такого, как ты сказываешь, не встречал.

– Ну что ж и на этом спасибо, – сказал Изот, собираясь уходить.

– А что он тебе, барин-то, дюже нужон? Вроде бы ты не похож на сродственника ему?