Кирилл приподнял веки, взглянул на Изота, сидевшего рядом.

– Говори, отче, я слушаю, – подвинулся ближе ключник. – Что скажешь, то исполню.

– Добро. – Кирилл закашлялся.

Изот дал ему воды. Отпив несколько маленьких глотков, Кирилл взглядом попросил убрать черепок и, отдышавшись, сказал:

– Тот барин, которого мы приютили в ските, как ты и говорил, не чист на руку. Никому я не говорил, а верно, зря… Скажи я тогда, может, и не было бы беды… Помнишь, в келье у меня в углу иконостас?

– Как не помнить. Образа письма древнего…

– Вот-вот. За иконами тайничок у меня был… – Кирилл снова закашлялся, схватился за грудь.

– Я слушаю, отче.

– В тайнике том, почитай, со времён протопопа Аввакума хранилась грамотка с письменами. В тех письменах опись сокровищ скитских наших и место указано, где они захоронены.

– Про нашу хранительницу?

– В хранительнице не все сокровища… В далёкие годы на Заячьем острове в Соловках, на мысу, был найден сундук мурманский, а в нём золотых монет и византийских, и шведских, и фряжских и прочих видимо-невидимо, и камней самоцветных много. Откопали его два послушника… И может сим сокровищам и разграбленным быть, но был в монастыре старец Варсонофий, келарь, зело честен и скромен. Когда пошли гонения, он передал этот сундук братии нашей. Так он кочевал, пока не основали наши предки здесь скит, и сундук тот укрыли… И был он оставлен в неприкосновенности на случай мора или другой какой погибели и ни одной деньги оттуда не было взято.

– Я слышал это предание.

– Это не предание, а сущая быль.

– Так где ж тот сундук. Я его не видел.

– И не мог видеть. Он замурован в полу хранительницы.

– И барин похитил грамоту сию и теперь знает, что есть сундук мурманский и как его найти?

– Да, Изот.

– Вот почему разбойники были посланы сюда…

– В грамоте также обозначены тайные ходы к мурманскому золоту.

– Ты помнишь их, отче?

– Как не помнить. И ты их знаешь, это пути в хранительницу. Я сам не видел сундука. Я принял грамоту из рук старцев. Я бы её тоже передал…

– Вот отчего проникли грабители в хранительницу. Знали, где искать, но не знали, что сундук замурован.

– Теперь ты один хранитель его. Найди его, пока не похитили, и помоги братьям нашим, кто нуждается, кто чтит заветы отца нашего протопопа Аввакума.

– Будь спокоен, отче. Не отойду от заветов твоих.

– Вот и добро. Я всегда знал, что на тебя можно надеяться.

– Филипп Косой сказывал про барина. Он нарёкся Василием Ивановичем Отроковым?

– Да, он так назвался. Сказывал, что в городе проездом…

– Когда он похитил грамоту, он подбил Косого себе в помощь.

– Верно, так оно и было. Барин, он может, и не барин. Сколько сейчас разного люда пропитание себе добывает обманным путем.

Кирилл тяжело задышал. В груди захрипело, в краешке губ замерцала капелька крови и потухла.

– Зашибло меня бревном, – простонал старец. – Нутро гормя горит… И ещё… Отнеси младенца добрым людям. Не сдобровать ему в лесу без тепла и довольной пищи, без материнской неги… Ему молоко и каша нужна. Где ты это возьмёшь? Приюти у хороших людей. Пусть живёт.

Изот наклонился к лицу старца, прошептал, ибо говорить не мог – слезы застилали глаза, а в горле застыл ком:

– Исполню, отче, заповеди твои.

– Поклянись Богом!

– Клянусь, отче, всеми святыми, что поступлю, как ты повелел.

В подтверждение своих слов Изот вынул из-за пазухи нательный крест и прикоснулся к нему губами.

Кирилл закрыл глаза. Изот сидел неподвижно рядом, глядя, как горит, потрескивая, свеча, и растопленный воск маслянисто дрожит в лунке под пламенем, переливается через край, оставляя на боках неровные потоки, словно застывшие слезы. Язычок пламени дрогнул, заколебался, поник, и свеча готова была погаснуть, но Изот схватил кончик обгоревшего фитиля пальцами, снял нагар, и огонь вновь разгорелся.

Кирилл поднял веки, посмотрел на Изота потухшим взглядом:

– Выведи меня на волю, Изот? – попросил он. – Хочу посмотреть на скит. Не протився, – добавил старец, видя, что Изот хочет возразить.

Ключник с трудом поднял его с ложа – старец совсем обессилел. Левую руку Кирилла забросил за свою голову и вывел его из подземелья.

Кирилл выпрямился, насколько смог, повёл глазами по сторонам:

– Прости меня, Господи, – прошептал он, – что не уберёг чада твоих…

Он подался вперёд, напрягшись в руках Изота, глаза окинули пепелище, а губы беззвучно что-то прошептали.

Вернувшись в землянку, Изот уложил старца на постель. Лежал он высохший, с тонкими тёмными руками, сложенными на груди. К вечеру силы совсем покинули его, не открывая глаз, он захрипел и последний выдох вырвался из груди. Рука соскользнула вниз.

– Прости, отче, – склонил голову Изот.

Он ощутил вдруг тревожно-гнетущее чувство пустоты как в самом себе, так и окрест. Стало невыносимо оставаться в подземелье, словно кто-то принуждал выйти вон. Он открыл дверь и вышел на воздух как был в рубахе и лычницах.

Облака разошлись, и на небе мерцали звёзды. Откуда-то сверху, казалось, опускался шелестящий звук, наполняя окрестность непонятным движением. Место перед землянкой озарилось оранжевым свечением, потом заискрилось и между сгоревшими кельями покатились по снегу шарики. Их было много: и оранжевых, и голубых, и жёлто-серебристых. Казалось, они совершали беззвучный танец. Потом, словно унесённые ветром, удалились и исчезли в лесу. Лишь один, чуть больше остальных, покружился вокруг Изота, над землянкой, замер на мгновение, стал сжиматься, тускнеть, затем взвился вверх и пропал. А Изот подумал: «Это душа Кирилла покинула тело и соединилась с душами таких же усопших на небесах».

Всю ночь Изот не сомкнул глаз, хотя и был изморен дневными заботами, нервным напряжением, связанным со словами старца Кирилла и его смертью. Думал он не о себе. Ему, привыкшему с молодости к лесной жизни, к голоду и холоду, не впервые было переносить подобные лишения. Думал он о младенце, который по воле судьбы остался жив, как и он, Изот, и которому, действительно, как предупредил Кирилл, без матери жизнь впроголодь в холодной землянке грозила обернуться самым худшим.

Поэтому Изот, проживший более чем половину человеческой жизни, изведавший радости и горести, понаторевший в разных ремёслах, прочитавший не одну книгу, пришёл к мысли, что оставлять с собой ребёнка бессмысленно, ибо чревато большим для него несчастьем. Надо будет только переждать несколько дней, дождаться крепких морозов и по замёрзшим основательно болотам, напрямую добраться до первого жилья, а уж там добрые люди не дадут погибнуть младенцу. С такими мыслями Изот забылся сном.

Вчера, покинув с младенцем заснеженное пепелище и ступив на замёрзшие болота, Изот уже знал, что будет делать после того, как оставит ребёнка добрым людям. Кому его оставить, он решил ещё тогда, когда эта мысль впервые пришла в голову. За болотами, чуть в стороне от тракта, ведущего в уездный город Верхние Ужи, на речке Язовке стояла мельница. Она была ближайшей к скиту, и на ней скитники зимой мололи муку. Изот бывал там. Видел и самого мельника. Тот жил с женой, но детей у них не было. Жили они, если не зажиточно, то во всяком случае не бедно. Знал он и то, что жена у мельника была работящая, крепко верящая в Бога, и что самое главное, была отзывчивой и доброй. Всё это и повлияло на то, что Изот решил оставить дитя у них.

Он долго ждал, когда немного рассеется темнота, и когда наступил вялый рассвет и в оконце на кухне зажглась свеча или лучина, – значит хозяева уже встали – Изот вышел из леса. Ворота были открыты, и он беспрепятственно вошёл во двор. Поозиравшись, и не заметив на воле никого постороннего, крадучись приблизился к крыльцу.

Оставив корзину с ребенком на крыльце, вернулся обратно и спрятался за деревьями, не упуская из глаз корзины, стоявшей у входной двери. Вскоре вышел мельник, и ещё не видя корзины, открыл рот в широком зевке. Перекрестив рот, хотел сойти со ступенек, но задел ногой корзину. С минуту стоял как вкопанный, видимо, соображая, что им послал Бог, затем нагнулся и откинул тряпьё. Его замешательство длилось недолго. Уже через секунду, он схватил корзину и открыл дверь, что-то крича жене. Увидев, что мельник обнаружил дитя и внёс в дом, Изот с сильно бьющимся сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, поспешил вглубь леса. Отойдя на значительное расстояние, он скрылся в молодом густом ельнике, где его никто не мог увидеть, и только тут перевёл дыхание. Почувствовав, что в горле от волнения пересохло, он нагнулся, зачерпнул в руку снегу и стал слизывать его с ладони.