Ребёнок спал, выпростав ручонки из тряпья, которым был укутан. Поправив ему постель, Изот зажёг от камелька светец и подошёл к старцу. При колеблющемся свете лицо старца показалось ключнику не таким осунувшимся, как вчера, не так выпирали скулы и острился нос. Но всё равно он был плох. «Не жилец отче Кирилл, – подумалось Изоту, и он затаённо вздохнул. – Сколько он ещё протянет? Неделю? Месяц?»

Может, это ощущение близкой смерти скитника, наставника и друга так взволновало Изота? Сердце предчувствует предстоящее расставание? А что ещё может волновать Изота? Наступающая холодная зима? Как он сумеет пережить её с младенцем на руках? Запасов, не тронутых огнём, едва хватит на зиму. Себе он найдёт еду, а ребёнку? Тому нужно молоко, а где он его возьмёт? В землянке сырость, углы сверху промёрзнут. Как он, мужик, сумеет уберечь дитя от напастей? Что сулит такое житьё?! Нет, не мог избавиться Изот от навалившегося на него тяжёлого и мрачного.

Так и не связав мыслей воедино, он поставил светец на чурбачок и вышел на улицу.

Ещё не начинало светать. Ночью прошёл дождь, слизавший снег. Обугленные деревья острыми пиками протыкали мглистое небо. Запах гари выветрился. Руины скита, омытые дождём, представляли печальное зрелище, сливаясь с туманной неявью близкого рассвета. Большая птица, напуганная появлением человека, сорвалась с высокой ели и шумя крыльями перелетела в более спокойное место. «Ворона, – решил Изот. – Чует поживу».

Всех, кого нашёл, он похоронил, даже поджигателя. Но большинство скитников было погребено под обломками келий, под слоем пепла и золы. Поэтому вороны чуяли поживу.

«А чего я стою? – размышлял дальше Изот. – Пока время есть, схожу-ка на родник».

Вода в колодце, из которого он набирал воду, была не такой, как прежде, чистой и прозрачной. Сруб обгорел до самой земли, в воду попало много пепла, пыли, мелких головешек, и она имела приторно-горьковатый привкус, была мутная и вызывала, если не отвращение, то неохоту употреблять её в пищу.

Изот вернулся в погреб, надел кафтан.

– Далеко собрался? – донёсся до него голос Кирилла. Он приподнялся на локте и глядел в сторону ключника.

Изот подошёл к старцу. Опустился перед постелью на колени:

– Отче!.. Воспрял!

Кирилл коснулся ладонью его головы:

– Господь даёт мне силы… Не знаю, надолго ли?

– Всё сладится по-хорошему, – проговорил Изот, обрадованный, что старец идёт на поправку.

– Приподними-ка меня! – попросил Кирилл.

Изот усадил его в постели. Кирилл оглядел погреб, задержал взгляд на грубо сколоченной колыбели, стоявшей рядом с камельком.

– Хлопотное дело тебе досталось, – проговорил он. – Стар да мал на руках… Дуняшки Столбовой, говоришь, сынок?

– Дуняшкин. Его вынесла из огня, а сама загибла.

Кирилл глубоко вздохнул:

– За грех мой Господь испытания послал, невзгоды эти…

– Ты слаб, отче. Тебе отдыхать надобно, – сказал Изот. – Поправишься, времени много будет на беседы…

– Добро, – ответил Кирилл. – Голова прояснилась, будто из тёмной пелены вырвался. – Да, – спросил он, – у меня оберег был, зуб рыбий…

– В сохранности он, отче, нашёл я его. – Изот поднялся, чтобы показать амулет старцу.

Кирилл остановил его:

– Сохранил и сохранил. Хорошо. Так ты куда собрался?

– По воду. На родник. Колодезная вода плохая для питья.

– Пошто в такую рань?

– Не спится.

Кирилл самостоятельно прилёг на постель.

– Иди, сыне. Я, может, подремлю часок. Ты что простоволосый ходишь? Надень мою шапку. Мне она не нужна теперь. – Он протянул ему шапку, лежавшую сбоку постели.

Изот взял ушат, уцелевший в пожаре, продел в проёмы супротивных клёпок обрывок просмолённой верёвки – получилось нечто подобное ведёрной дужки, – и пошёл на родник, полагая, что его отсутствие будет недолгим.

Родник был в полутора верстах от скита, под оврагом, невдалеке от неширокого ручья, огибавшего болото, а затем растворявшегося в нём. И в лютую зиму он не замерзал, давая скитникам прозрачную вкусную воду.

Знакомая тропинка, набитая за долгие годы скитским людом, увела его в ельник. Здесь снегу было больше, чем на открытых местах, – он тонким слоем прикрывал жухлую траву и коричневую хвою. Земля не отошла от мороза, который превратил кочки и прочие неровности в каменные глыбы.

Ельник кончился, и Изот вышел на поляну, за которой начинался молодой осинник, выросший на месте вырубки. Дальше местность полого сходила вниз к ручью, за которым расстилалось непроходимое болото. Непроходимым оно было только в летнее время, зимой же замерзало, скрывая под стылой коркой мох-зыбун, глубокие окна и трясины. Лишь скитники знали извилистый узкий путь, ужом петлявший по болоту, по которому в летнее время с осторожностью можно было выбраться к реке Язовке, а оттуда добраться до первой деревни, которыми не изобиловала здешняя земля.

Уже спускаясь с обрыва к роднику, Изот почувствовал неладное, чужое, внезапно взбередившее сердце. Он остановился, втянув носом запах дыма, смоляного и крепкого – кто-то палил костер. Сердце ключника забилось учащенно, и он не стал спускаться к роднику, а принял вправо, поднявшись на бугор. Здесь дым не ощущался так явственно, он пластался по низине, но в воздухе чувствовался настой смолы и бересты. Костёр был где-то рядом, возможно, саженях в пятидесяти, видимо, под бугром, у родника.

Бросив ушат, Изот осторожно стал пробираться сквозь густые заросли бузины и черемухи к тому месту, откуда, по его мнению, тянуло дымом, стараясь не производить шума. Конец пути ему пришлось преодолевать чуть ли не ползком.

Опустившись на живот, он нависнул над обрывом и посмотрел вниз. Там мелькнул огонёк. Изот замер от неожиданности, выпустил ветку черёмухи, за которую держался, и чуть было от потери равновесия не покатился вниз по склону. Люди! Как они сюда попали? Через замёрзшие болота? Кто они? Заблудившиеся или злоумышленники? Его спасители или погубители?

От нахлынувших мыслей Изоту стало жарко. Он снял шапку и вытер вспотевшее лицо. Вот отчего он сегодня ощущал смутное беспокойство! Сердце предчувствовало приход незваных гостей.

Людей он не видел, но знал, что они там, у костра. Переползя левее, он увидел их и даже смог услышать их разговор. Сухие обломки ёлок, брошенные в костер, освещали троих мужчин, расположившихся полукругом возле огня на гнилых колодах. Лиц нельзя было различить. Сидели они, не шевелясь, поправляя палками головешки, изредка нехотя переговариваясь. Судя по вялости, они ещё не отошли от ночной дремоты. Протяжно зевали, поёживались от пробиравшего тело холода. Слова Изот различал чётко.

– Надо было заночевать в избушке, – говорил один сильно простуженным голосом, громче всех зевая и похлопывая себя по рту ладонью. – А то попёрлись… Там хоть и жёстко, но можно было поспать в тепле возле печки. Если сегодня не выйдем к скиту, дальше не пойду. Ради чего тащиться в такую глухомань! Кругом болота, мхи да трясины… Такого чёрного места сроду не видывал.

– Брось ты, Кучер! – ответил ему сосед, отрывисто и едко. – Так и не знаешь ради чего. Мелешь пустое. Будто бы и в трактире не был, и с Пестуном не торговался, не пил, не жрал и крест свой нательный не целовал, присягал на нём, что не отступишься от даденного слова, а теперь на попятный! Ты больше всех спьяну орал и куролесил, а теперь ходу назад? Нет, брат, так дело не пойдет! Если все вместе решились на это, так дойдём до конца.

– Что клялся – не спорю. Хмель ударил в голову… Разве знал я, что так мытариться придётся. Я думал мы обстряпаем всё быстро.

– Знал, не знал. Обстряпаем… Лёгкой поживы хочешь! А без труда не вынешь и рыбку из пруда. – Говоривший громко рассмеялся.

Его собеседник опять зевнул и заметил:

– Но и околевать мне не с руки в этих дебрях. Армяк рваный, ноги мокрые, желудок пустой. Шатайся в глухомани! Того гляди провалишься в трясину и поминай как звали. – Он длинно и громко зевнул и передёрнул плечами: – Бр-р, всё тело окоченело.