Горжусь тем, что мне удалось потрясти грузин, при всей их кулинарной изощренности. Я ухитрился придумать очень точное блюдо из местных продуктов.

Вареную кукурузу, когда едят, посыпают солью. Но грузины не могут подать кукурузу к торжественному столу, ведь это примитивнейшая народная еда. Но так как девушки, с которыми мы гостили в Грузии, настаивали на кукурузе, безотказным грузинам пришлось привезти целый мешок дымящихся распаренных початков. Чтобы их поддержать, я сразу придумал, как из простейшей еды сделать деликатес — вместо соли мы стали намазывать на кукурузу черную икру.

Оказалось, что икра сочеталась с кукурузой даже лучше, чем с мучными и картофельными блинами. Все признали мои исключительные кулинарные способности, а в Грузии это равносильно медали, потому что грузины в этом толк знают.

Хотя они все время злоупотребляют специями. Один мой грузинский друг Кикабидзе был растроган и потрясен, когда мы с ним оказались в Эстонии, и я пригласил его на обед. Он впервые узнал вкус еды. Ведь в Эстонии, пока одно блюдо не съешь, другое не приносят, то есть у тебя, в отличие от Грузии, есть время распробовать. Кроме того, вся еда в Эстонии в меру приправлена. Кикабидзе даже не знал, насколько вкусна натуральная форель, потому что до этого, сколько рыбы он ни ел, все это были сплошные специи.

С ним же в Эстонии мы пошли в баню. Баня, что естественно для эстонцев той поры, находилась в старинном замке. Тогда многие правления эстонских колхозов располагались в замках, потому что они их реставрировали. А для нас это выглядело непривычно: камины, старинная мебель и колхозный репертуар разговоров. Мой грузинский друг был в бане впервые, и сначала недоумевал, как может человек долго терпеть такую температуру. Мы смеялись: казалось, что Кикабидзе, выросший в жаре, должен проще к этому относиться. После бани мы предложили ему окунуться в холодную купель на улице. Это было для него вообще шоком, ведь грузины в большинстве своем не купаются, несмотря на то, что живут на теплом черноморском побережье. В конце концов, он и купание испробовал...

Ему так понравилось, что, когда мы уже выпивали и закусывали, он продолжал выскакивать из парилки и окунаться в ледяную воду, при этом ахая и ухая. Все было бы хорошо, но в тот момент, когда он очередной раз был в воде, подъехал автобус с туристами. Гид начала показывать окрестности, а наш несчастный Кикабидзе лежал в прозрачной ледяной воде, пытаясь прижаться к дну, чтобы хотя бы спрятать попу, но, конечно, это ему не удавалось. Он сгорал там со стыда, потому что не знал, что у эстонцев не считается нравственным преступлением париться совместно, их совершенно не шокирует вид голого мужчины...

Вернусь к еде. Я помню, как делал индейку на Новый год. Процесс ее приготовления занимает много времени: сначала 8-10 часов она вымачивается в пиве, потом в этом же пиве варится, после чего обжаривается, потом приправляется яблоками, и затем заливается соусом и доводится до кондиции. В холодном виде это еще интереснее, потому что обжаренная красная индейка на белом застывшем соусе с цветными яблоками производит впечатление нарядной праздничной еды, и все это настолько вкусно, что дольше обсуждается, чем естся.

Коллективность очень важна в еде. Поэтому в компании всегда хороши раки и вещи подобного рода, ведь люди тогда занимаются чем-то объединяющим, и им всегда есть о чем поговорить.

Я всегда умел и, даже умея, все дальше и дальше учился смотреть на себя со стороны. Мне с юных лет свойственно некое раздвоение личности: я — действующий и я — наблюдающий, оценивающий, делающий выводы. Это сделало меня счастливым человеком, потому что все подзатыльники, пинки и неудачи я сумел принимать, как благо. И никогда не обвинял никого, а всегда пытался извлечь какой-то урок, пользу, получить толчок для развития.

Началось раздвоение моей личности почти в младенчестве. Я рано начал говорить и, естественно, произносил не все звуки. «Женя» у меня не получалось, а получалось «Неня». И когда мне исполнилось два года, мать и старшие сестра с братом придумали педагогический прием. Они сказали, торжественно вручив мне большой цветной резиновый мяч:

— Нени больше нет, есть Женя, а Неню выбросили в помойку.

После этого на протяжении нескольких лет меня можно было застать в глубокой задумчивости, сидящим на краю помойки, которая была в дальнем углу нашего двора, созерцающим исходящие из нее с легким зловонием пузыри и грустно повторяющим:

— Бедный Неня, бультыхается, бультыхается.

И этот взгляд немножко со стороны остался со мной навсегда. Мне свойственны не только поступки Нени, но еще и некое исследование и оценка Жени со стороны.

Будучи совершенно отвязанным и беспримерным учеником в школе, я, тем не менее, сходу и намертво усваивал уроки жизни.

Я учился в 8-м классе. У моего приятеля Мишки Дизеля была подруга Галка Чеснова, Дизелица. И вот однажды в буфете Чеснова в присутствии моей возлюбленной и целой компании ребят вдруг сказала:

— Будинас, не чавкай, когда ешь пирожок, а чтобы не чавкать, не открывай рот, когда жуешь.

Я запомнил это на всю жизнь, и никогда больше никому не приходилось замечать за мной что-нибудь подобное.

Однажды я бежал, опаздывая, в школу. На входе столкнулся с любимой учительницей — русицей Басей Соломоновной. Фанатичная во всем, как многие филологини, Бася дежурила по школе. Остановив меня, она не стала ругать за опоздание, а, обратившись, как всегда, на вы, спросила:

— Евгений, вы, видимо, забыли почистить ботинки?

В те времена в школе от нас требовали, чтобы мы выглядели опрятно.

— Бася Соломоновна, я ужасно торопился и не успел их почистить!

— У культурного человека, Евгений, это не занимает времени, — уверенно сказала Бася мне, самому распоясавшемуся хулигану в школе. С тех пор я ни разу не вышел из дому, не почистив ботинки, хотя бы не обмахнув с них пыль.

Когда я принес свой первый опус тестю, который работал заместителем редактора именитого литературного журнала и относился ко мне с подобающим презрением, он, не глянув в рукопись, брезгливо и монотонно проговорил:

— На каждой машинописной странице должно быть 30 строк. В каждой строке 60 знаков. Помарок или поправок на странице должно быть не больше двух, а ошибок не должно быть вообще. И страницы должны быть нумерованы, как должны быть нумерованы страницы у всякого культурного человека, что бы он ни писал, даже если это письмо к любимой девушке. Даже если это список, с которым идешь на базар...

Я всю жизнь благодарен тестю за этот ликбез.

В какой бы оскорбительной форме ни высказывались замечания, я всегда их воспринимал, отделяя эмоции от мысли, всю жизнь досадуя, что мне несоизмеримо чаще приходится встречаться с людьми, которые никогда не видят за формой содержания. Спустя время я понял, насколько важную вещь сообщил мне тесть. Ведь рукопись читают редактора. Редактор — это человек, который должен воспринять твои тональность, стиль, мысли, настроение и так далее. Он вовсе не обязан в это время копаться в навозе исправлений, зачеркиваний, разбираться со страницами. Правильное и чистое впечатление можно получить только тогда, когда читаешь ровный текст, ни на что не отвлекаешься, не спотыкаешься...

Все выученные уроки я стал передавать своим ученикам, из которых очень немногие обладают свойством с первого, пятого или пятидесятого замечания понимать, как важно то, что от них требуют. Почему нельзя просто поверить и принять?

Я же заставлял себя не обижаться, но додумывать, догадываться, что же значит любое замечание для жизни, какой в нем кроется смысл. И всегда оказывалось, что смысл кроется огромный!

Что имел в виду Чехов, когда писал «по капле выдавливать из себя раба»? Он имел в виду — быть самим собой. И прежде, чем ответить на самый элементарный вопрос типа «Хотите ли чая?», нужно сначала подумать, хочешь ли ты чая на самом деле. И только потом ответить, а не говорить сразу «нет» только потому, что так положено. И так во всем без исключения.