— Да? — удивился Толик, который, видимо, был уверен, что существует только «завтра». — Сегодня… сегодня… дай подумать…

— Нет, если это сложно…

Тут Толик перешел на шепот:

— Я просто в данный момент практически на бабе нахожусь. Голова не соображает. Слушай! Вот я кретин! Я ж сегодня вечером иду в закрытый клуб. Хочешь за компанию? Будет интересно.

— Неужто? И что ж там такого интересного?

— Ха, старик! Туда только всякие буратинки ходят. Бизнесмены всякие. Повторяю, клуб за-кры-тый. Очень дорогой.

— Я не глухой. Я просто не вижу связи между закрытостью и интересностью.

Максим почему то вспомнил про закрытый Привольск и подумал, что связи действительно нет.

— Не, закрытый — это закрытый. Это не для всех.

— Вероятно, есть закрытые клубы для любителей теплого пива, и что?

— Слушай, я тебе когда-нибудь говорил, что будет интересно, а потом оказывалось неинтересно?

Максим мысленно пролистал все их немногочисленные встречи. Почти всегда их представления об интересности расходились. Последний раз Толик притащил Максима на какую-то презентацию. Там блуждали расфуфыренные бабы и толстые холеные мужики. От скуки сводило скулы. Но Толик предварительно покурил какой-то травы, и ему было безумно весело.

— Короче, ты идешь или нет? — не дождавшись ответа, спросил Толик и добавил с упреком: — Мне разрешили взять с собой одного человека. Видишь, я выбрал тебя, а мог бы бабу какую-нибудь взять.

Как будто это он позвонил Максиму, а не наоборот.

— Ну, спасибо за честь. А что ж бабу не возьмешь?

— Туда баб не пускают.

Логики в словах Толика по-прежнему не было.

— Ну хорошо. Я согласен.

— Спасибо за одолжение, — обиделся Толик. — На заседания этого клуба сотни людей мечтают попасть, а ты мне вот это вот вялое «я согласен».

— Так уж и сотни? — недоверчиво переспросил Максим. — Ну ладно. Прости. Действительно, чего это я выкобениваюсь?

— В общем, в десять вечера я за тобой заеду. Все! Не могу говорить. Баба из душа идет.

В трубке раздались короткие гудки.

Убирая мобильный в карман, Максим тут же подумал, что зря навязался, тем более какой-то дурацкий закрытый клуб, а он терпеть не может все эти клубы, но с другой стороны, хотелось какого-то движения. Вдруг откроется какая-то истина. Может, даже смысл бытия. Никогда не знаешь, где, как и через что он откроется.

Максим посмотрел на часы — времени еще было навалом. И он решил позвонить Зонцу, хотя был уверен, что тот снова отключил телефон. Но, как ни странно, ошибся — Зонц сразу взял трубку.

— Соскучились, Максим Леонидович? — весело ответил тот.

— Да нет, просто один вопрос остался без ответа.

— Это какой же?

— Насчет Блюменцвейга.

— Ха-ха! Я знал, что он возникнет. Хотите узнать, откуда же он сбежал, если никакого лагеря не было?

Максим уже привык к проницательности Зонца, поэтому ответил, не переспрашивая.

— Да, хотелось бы знать.

— А вы сейчас где?

— На Чистых прудах.

— Отлично. Там на противоположной стороне от «Современника» ближе к Грибоедову есть кофейня. Кажется, «Кофе, чай» называется. Подождите меня там, я подъеду.

Ждать пришлось недолго — Зонц появился в кофейне спустя двадцать минут после Максима. Под мышкой у него была небольшая папка.

— Что-нибудь уже заказали? — спросил, присаживаясь и кладя папку на стол.

— Себе да, вам не знаю что.

— А я ничего и не буду. Я ведь только на пару минут.

— Неужели обойдемся без длинных речей о спасении народа посредством его оглупления?

— Сегодня обойдемся, — рассмеялся Зонц.

Солнце в его мире, кажется, никогда не заходило. Вот и не верь после этого в силу фамилии. Ну или псевдонима.

— Я вам принес то, что вам будет любопытно. И что даст вам ответы на все вопросы. Конечно, проза не без художественности. В смысле фантазии. Автор не везде мог лично присутствовать, что то додумал. Но это вам не стенды привольчан.

На этих словах Зонц скосил многозначительный взгляд на папку.

— Что там? — спросил Максим.

— Там книга Блюменцвейга.

— Это то, что забрал Панкратов?

— Все вам надо знать, — несколько раздраженно ответил Зонц. — Я вам рукопись, а вы мне вопросы. Да, это то, что забрал Панкратов.

— И вы мне так просто ее даете.

— А что вы сделаете? Опубликуете?

Максим подумал, что опубликовать ему действительно ее негде.

— Почему же? Могу в Интернет выложить.

— Ваше право, — пожал плечами Зонц. — Интернет большая свалка. Даст бог, найдется один читатель. Да и тот не поверит. Эта книга была опасной только в руках самого Блюменцвейга. Он был мастером самопиара. А без него… Впрочем, я, если честно, ожидал немного другого… Слишком уж все гротесково он тут описал. Зря я боялся… Мда-а… Бог с ней. Вы лучше скажите, что надумали по поводу моего предложения.

— Это сторожем в вашем торговом центре?

Зонц усмехнулся и посмотрел куда-то в сторону, ничего не сказав.

Подошла официантка и поставила чашку с чаем. Хотела спросить у Зонца, не желает ли он чего, но Зонц замахал руками, и она, развернувшись, молча удалилась.

Максим хлебнул чая и приоткрыл папку. На глаз скорее повесть. Листков от силы шестьдесят-семьдесят. Затем достал первый лист. Это была рукопись. Самая настоящая. Безо всяких машинок и компьютеров. Вверху было написано большими печатными буквами «Из истории Привольска-218. Яков Блюменцвейг». Ниже шел странный эпиграф, который автор без смущения подписал коротким «Я».

Серость не хочет быть серостью — Она создает мир серее себя, Чтобы оправдать свое существование. Так и идет все по спирали. А потом серость съест всех. Ам!

А еще ниже шел текст. Почерк у покойного был мало того что мелкий, так еще и жутко неразборчивый: все буквы валились, как пьяные, на правый бок, словно собирались умереть вслед за хозяином, их накарябавшим.

«Хоть дешифровщиков вызывай», — подумал Максим.

Зонц неожиданно хлопнул себя ладонями рук по коленям и встал.

— Не трудитесь читать здесь и сразу. Чтиво занятное, но, увы, требует напряжения зрения и воображения. А если насчет работы надумаете, позвоните.

Затем он быстрыми шагами пересек зал кофейни и исчез за стеклянной дверью.

Допив чай, Максим расплатился, взял папку и поехал домой.

Еще в дороге начал читать книгу. Увлекшись, проехал нужную остановку. В маршрутке выронил несколько листков — чертыхаясь, собрал.

Дома продолжил чтение, предварительно заварив себе крепкий чай. Через час закончил.

Настроение было паршивым.

Нет, написана книга была довольно живым языком, но Зонц был прав — Блюменцвейг нарисовал всех, включая самого себя, в каком-то злом юмористическом свете. Наверняка что то досочинил от себя. Без этого он не мог. Зато Максим знал теперь, как обстояло дело. Единственной неясностью оставалась лишь смерть Блюменцвейга, но принципиально она ничего не меняла.

Ровно в десять заехал Толик, и они с Максимом отправились по адресу, накарябанному карандашом на огрызке листка, который Толик не выпускал из рук, как будто это был как минимум план острова сокровищ. Они долго блуждали на Толиковой «хонде» по каким-то переулкам, наконец вырулили к нужному особняку. На тротуаре перед ним стояла вереница черных джипов с тонированными стеклами.

— Солидный автопарк, — сказал Максим.

— Подожди меня в машине, я сейчас, — сказал Толик и, выскочив из машины, побежал к дверям. Там долго переругивался с кем-то через домофон, отчаянно жестикулируя. Затем вернулся.

— Ну что? — вопросительно вздернул подбородок Максим.

— Да внутрь не пускают. У них там секреты всякие. Я думал, правда пустят, а теперь… Но это неважно. Потому что они сейчас выйдут, и мы поедем на инициацию.

— На что?

— Инициацию! Посвящение в смысле. У них бывают выездные заседания, оказывается. Это даже лучше.

Почему это должно быть лучше, Максим не знал Голик на все смотрел с оптимизмом. Максим вздохнул и, откинувшись на спинку сиденья, закурил. Едва сделал первую затяжку, как двери особняка открылись.