«Этот невероясенный труд, который разум человечий сдвижил для постига прошлого нашего зелострадального Отечества, станет со временем важнонужным звеном в цепи исторических исследований». Одного этого предложения (которым, собственно, и начинался роман) было достаточно, чтобы обвинить Блюменцвейга в предательстве всех светлых идеалов диссидентства. С Яковом перестали здороваться (он был почему то этому очень рад), поносили его на каждом углу, но втайне были благодарны, поскольку он привнес (хоть и на короткое время) оживление в размеренную жизнь Привольска. Но потом и Блюменцвейг как-то отошел на второй план. Тем более что роман так и не был закончен и представлял собой несколько разрозненных главок. Казалось, Блюменцвейгу важен был лишь произведенный эффект, а не сам труд.

На кухнях по-прежнему собирались и что-то обсуждали, но все реже и реже, да и то чаще сбивались на простое распевание песен. Новых людей, как обещал Кручинин, КГБ давно перестало привозить. Да и откуда им было взяться? Нет, диссидентствующих по стране хватало, но реально творческих людей среди них было не так уж и много. Привольский химкомбинат тоже захирел, так что работали все сами на себя. Поддерживали чистоту и порядок как могли. Боролись с пьянством и тунеядством. Некоторые даже заделались дружинниками. Открылась танцплощадка. Но довольно быстро захирела, так как за ней надо было следить, ремонтировать, обустраивать, а делать это было лень. Хотели построить школу, но смысла не было — детьми никто не обзавелся (говорили, что это химкобминат виноват, вроде как он бесплодие вызывает). Каждый первый обзавелся телевизором. В кинотеатре сделали видеосалон, где крутили разные азиатские боевики и прочий киноширпотреб. Так что по большому счету живущие в Привольске-218 ничем не отличались от живущих за пределами Привольска. Точнее, с некоторым опережением, ибо персональные видеомагнитофоны появились в СССР чуть позже. Нет, некоторым из них по-прежнему казалось, что они в тюрьме, но вслух это не произносилось — все понимали разницу между обычной тюрьмой и таким вот поселением. Ученые доказали, что эволюция человека — настолько медленная штука, что это только кажется, что человек миллион лет назад был каким-то другим. На самом деле, если была бы возможность взять младенца из той далекой прачеловечьей семьи и поместить его в обычную современную семью, он бы вырос абсолютно полноценным членом нашего общества и никто бы никакой разницы не заметил. Чего уж говорить о сроках гораздо меньших, чем миллион лет. Кстати, о сроках. Когда пресловутая «пятилетка», обещанная Кручининым, стала приближаться к концу, никто о ней даже не вспомнил. Точнее, были какие-то разговоры, что, мол, последний звонок грядет, еще годика полтора, и все, но никто толком не знал, что по окончании срока надо требовать и куда идти. На всякий случай майор Кручинин объявил, что когда дело пойдет к финалу, желающие покинуть город смогут подать соответствующую апелляцию. Как ни странно, желающих не нашлось. Тут были разные причины. Одной из основных было то, что с самого начала было объявлено, что все жители Привольска-218 проходят некий испытательный срок. Но ни один из них не понимал, прошел ли лично он этот срок успешно. Ведь никаких критериев не было. С точки зрения советской идеологии все вели себя довольно безобразно, в смысле, особой лояльности режиму не проявляли. С другой стороны, это вроде не возбранялось, а даже поощрялось. Но теоретически каждого можно было бы в чем-то обвинить (это-то советская власть очень даже хорошо умела) и намотать строптивцу еще одну «пятилетку». В общем, решили с заявлениями погодить. Надо будет — отпустят.

Войдя в квартиру, Максим первым делом бросился к телефону. Набрал номер Блюменцвейга и стал мысленно молиться, чтобы там кто-то ответил. Мольбы были услышаны, и трубку подняли. Правда, сначала это был мужской голос (судя по акценту, какой-то гастарбайтер-ремонтник), а затем трубку взяла сестра хозяйки.

— Простите, — засуетился Максим. — Я как-то звонил по поводу Блюменцвейга. Вы сказали, что его документы и какие-то книги забрал его двоюродный брат.

— Да, — уверенно ответила та. — Не книги, а бумажки всякие… рукописи, что ли…

— А вы уверены, что это был его брат?

— Ну а кто бы еще так быстро явился? Мы сами только-только узнали о смерти, а этот уже у двери. Только родственник и мог узнать так быстро.

«Железная логика», — мысленно хмыкнул Максим.

— А как он выглядел?

— Брат этот? Да, честно говоря, странно — совсем и не похож на покойного… Но с двоюродными это бывает…

— Ну а все же?

— Нет, ну нашего жилец был такой интеллигентный… вполне себе благородный… а этот какой-то молодой… взгляд такой тяжелый… Что еще… Ну, брюнетистый такой… А-а… подбородок раздвоенный…

— Подбородок?

— Ага. Я такие вещи сразу подмечаю. У меня у первого мужа был такой. У мужиков с такими подбородками характер тяжелый. Лучше не связываться.

— Слушайте, — вдруг засуетился Максим, озаренный нелепой догадкой, — а ямочек, ямочек на щеках не было?

— Ой, точно. Были. А я и забыла.

Максим застонал, прикрыв глаза.

— Вы что? — испуганно спросила женщина.

— Да я-то ничего, — раздраженно ответил Максим. — А вот вам бы следовало в следующий раз документы проверять у таких братьев.

Он повесил трубку и уставился на стену.

Панкратов. Точно Панкратов. А кто еще? Все верно. Зонц знает о Блюменцвейге. Панкратов пришел забрать документы. Ну и что дальше? А дальше ничего.

Пазл сложился, но сложился как-то неправильно. Его изогнутые детальки упруго вписались друг в друга и даже создали ровный четырехугольник, но… картинки по-прежнему не было.

Максим просто не знал, что ему делать со всей этой информацией. Можно было бы потребовать объяснений у Зонца, но только какой смысл? А если он скажет, что про Павелецкий вокзал он узнал по каким-то своим каналам, а за вещами заходил не Панкратов, а кто-то на него похожий? И что? Максим начнет расследование? А главное, куда это все ведет?

Во рту стало кисло, как будто он только что облизал протекшую батарейку. Нестерпимо захотелось выпить. Но Максим мужественно сдержал этот позыв.

Нет, нет. Надо писать книгу. Заказ-то пока никто не отменял, слава богу. А что касается Зонца, то просьбу его он выполнил, больше он ему ничего не должен. Точка. Правда, взамен он ничего не получил. Ну не считать же лепет Купермана полезной информацией. Другое дело, что Привольск оказался тоже довольно интересной темой. Если вдуматься, поинтереснее «Глагола». Тут тебе и настоящее диссидентство, и гонения, и даже героический побег Блюменцвейга. Можно и ВИТЧ как-нибудь приплести. Для забавности.

Максим расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, уселся за компьютер и стал перво-наперво чистить текст книги. Это было старой привычкой — сначала перечитать и исправить уже написанное, затем двигаться дальше. Но едва Максим закончил правку, зазвонил мобильный. Это был Толик.

— Что делаешь?

— Работаю над книгой, — ответил Максим, уставившись в монитор и пытаясь вспомнить, как употребляется глагол «довлеть».

— Молодец.

— Спасибо, учитель, — отозвался Максим. — Между прочим, скоро закончу. Так что дай мне координаты своего издателя, я с ним свяжусь.

— Координаты?

— Ну да. Телефон, например.

— А у меня нет.

— То есть как?!

— Да он мне сам обычно звонит. Но ты не переживай. Как только позвонит, я все передам. Ты, кстати, оторваться не хочешь? Есть интересная тусовка.

— Знаю я твои интересные тусовки. Бродят медийные рожи с бокалами дорогого шампанского и думают, что они что-то из себя представляют.

— Ой, да ладно. Можно подумать, твои диссиденты интереснее.

— Да уж поинтереснее. Люди все-таки реальность меняли, за свободу боролись. Теперь, правда, этой свободой пользуются твои медиарожи, но это уже претензии не к «моим диссидентам».

— Мои медиарожи тоже реальность меняют.