— Но Солженицын-то сидел! — возразил он.

— Солженицын в лагере не сидел, — возразил Куперман. — А сидел в шарашке. А все это называется «реконструкция». Постановка. Но ему почему-то можно, а нам, видите ли, нельзя.

Майор растерялся.

— Ну хорошо… Но он все-таки сидел. Пусть и в шарашке.

— А мы тоже сидим, между прочим. На химкомбинате работаем.

— Уже не работаете.

— Но работали.

Майор судорожно стал думать, где тут прокол в логике.

— Но зачем? Зачем вам то? Солженицын хотел показать, что, мол, сидел, что знает лагерную жизнь, что разбирается в ее тонкостях… не знаю. Но вам-то что? Живите, творите, пишите. Все условия вам созданы. А вы какой-то херней занимаетесь.

На это Куперман ничего не сказал. Только поперхнулся и вынул изо рта обслюнявленный клочок дорогой финской бумаги.

Майор выругался и вышел из комнаты. Чуев засеменил следом. Куперман, как будто удивившись, что его не арестовали, поднялся и пошел следом.

— А меня не будете уводить?

Майор ничего не ответил, но у самой двери обернулся:

— А кто вертухая изображал на фотографии?

— Вешенцев, — удивился Куперман.

— А автомат откуда?

— Так это… из дерева Раж выпилил.

— Детский сад! — плюнул с досады майор и, выйдя, захлопнул за собой дверь прямо перед носом не успевшего выскочить за ним Чуева. Тот, оказавшись перед закрытой дверью, какое-то время помялся, топчась на одном месте, не очень понимая, значит ли это, что ему надо остаться с Куперманом или, может, арестовать его, но потом рассудил, что скорее всего майор просто забыл о его существовании. Кивнул на прощание хозяину квартиры и вышел следом.

Секундная стрелка пересекла отметку 12. Следом, словно спохватившись, испуганно дернулась минутная стрелка, зацепив часовую. Наступила полночь.

— По-моему, вступление затянулось, — сказал Максим, глянув на часы.

Затем отхлебнул из чашки остывший кофе и с омерзением проглотил холодную кофейную горечь.

— Ну что же, — улыбнулся Зонц как ни в чем не бывало. — Вы правы. Итак, вы съездили в Привольск, увидели, что никакого музея там не будет, и пришли в ужас.

— А вы что, за мной следили? — осторожно покосился на него Максим.

— Упаси бог. Просто догадался. Когда я вам звонил, то на заднем фоне было слышно типично вокзальное объявление про отходящие поезда. Кроме того, вы ехали домой — значит, только что прибыли откуда-то в Москву. Машины у вас нет, и до Привольска вы как раз могли доехать только на электричке. Дачи у вас вроде нет, а гостили бы у друзей, вас бы скорее всего подбросили до метро. Ну да бог с этим. Угадал и угадал. Да, Максим Леонидович. Никакого музея там не будет.

— То есть совсем?

— То есть совсем.

— А что же там будет?

— Там будет комплекс. Всякие спа-салоны, бассейны, стриптиз-клуб. Часть территории арендовало телевидение для съемок какого-то реалити-шоу про ебущуюся молодежь. Что-то типа «Дома-2». В общем, было бы место, а желающие найдутся.

Максим, который не ожидал такой откровенности, на несколько секунд потерял дар речи.

— Погодите, — спохватился он. — Но вы же говорили… культурный объект… проект… меня вон втянули…

— А без вас бы ничего и не вышло. Вам не говорили про химотходы?

— Говорили, — сквозь зубы процедил Максим.

— Ну вот. К ним же на кривой козе не подъехать было. Мы же пытались договориться. Кстати, лажа это все оказалось. Химотходы там были не шибко вредные, да и нечем им было взрывать их. Но на понт, конечно, меня взяли. И тогда я стал искать того, кто может мне помочь.

Максим вздрогнул.

— Это вы про меня?

— Да. Но сначала про Блюменцвейга. Это был человек, которому Куперман, как я тогда думал, поверил бы. Сейчас я, кстати, понимаю, что ошибался. Но это и к лучшему. В итоге я нашел вас.

— А что же с Блюменцвейгом?

— Да ничего. Он наотрез отказался нам помогать — видимо, почуял что-то неладное. У него был нюх на такие вещи. Он начал говорить, что я ничего не понимаю, что вот он пишет книгу про Привольск — там-то он все и расставит по своим местам. Просто, мол, сейчас у него не хватает мужества ее издать.

— Почему?

— Подождите, — поморщился Зонц. — Все со временем поймете. Короче, мы поговорили с Блюменцвейгом… И тут я дал маху. Мне-то совершенно не нужна была лишняя шумиха. Я на него стал давить. И переборщил. Блюменцвейг взбрыкнул. С характером товарищ оказался. В общем, в результате моего давления он решил дописать книгу и поскорее ее издать. Видать, перепугался, что иначе никакой книги вообще не будет. А Блюменцвейг — это вам не Куперман. У Блюменцвейга хватка была ого-го. Он бы ее издал. А вот это мне было бы совсем не на руку. Зачем мне шумиха вокруг Привольска?

— И Блюменцвейг случайно упал под поезд.

Зонц посмотрел Максиму в глаза, выждал паузу, а затем повторил слова Максима, как-то неестественно артикулируя, словно пытаясь загипнотизировать ими:

— И Блюменцвейг случайно упал под поезд.

— Совершенно случайно.

— Именно так, — сухо сказал Зонц.

— Значит, когда Блюменцвейг отпал, вы решили найти меня.

— Проблема была в том, что мне нужно было отыскать людей из того же круга, что и привольчане. А еще лучше — кого-то, кто был бы знаком с Куперманом, который там верховодил. Но ведь тут ройся не ройся, а кто с кем дружбу водил тридцать пять лет назад, узнать довольно трудно. А ведь нужен был кто-то, кто мог бы уговорить Купермана сотоварищи покинуть этот чертов Привольск. В итоге я просто прокинул заказ на книгу о «Глаголе».

— Так это… что, ваш заказ был?!

Максим, конечно, предполагал, что Зонц как-то связан с книгой, но чтобы так!

— Именно. Издательства стали тут же шустрить в поисках нужного мне человека — все ж таки щедро проплаченный госзаказ на дороге не валяется. И вот один из издателей вышел на Толика, а затем на вас. И все. А дальше дело техники.

— Почему же, найдя меня, вы сразу не отменили заказ?!

— Но вы-то мне были нужны! А что я мог вам предложить? Денег? Но зарабатываете вы и так неплохо, тем более много вам не нужно. Живете один. Порадеть за идею? А как ее объяснить? Пришлось пойти на несколько трудоемкую комбинацию. То есть, не раскрывая себя и не отменяя заказ, сделать так, что я вам даю материал для книги, а вы мне — свое имя. Люблю я, знаете ли, многоходовые комбинации, — засмеялся Зонц. — Моя слабость, что ли.

Максим терпеливо переждал смех.

— То есть по сути никакого заказа на книгу изначально не было? — спросил он, чувствуя, как все клеточки его организма наполняются глубокой ненавистью к этому человеку.

— Не-а, — радостно мотнул головой Зонц и тут же шутливо сложил губы бантиком. — Ну помилуйте, Максим Леонидович! Кому нужны книги про каких-то писателей-семидесятников? Смешно, ей-богу.

— А мне почему-то не смешно, — тихо сквозь зубы сказал Максим.

— Понимаю! — с жаром воскликнул Зонц. — Понимаю! И даже где то сочувствую!

— Где, интересно? — хмыкнул Максим.

— В душе, конечно.

— А она у вас есть? Чичиков вы наш.

— Не поверите, но есть. И очень даже живая. Живее всех живых.

— Так это, значит, вы же заказ и отменили?!

— Ну да, — спокойно ответил Зонц и достал сигарету. — Вы разрешите?

И, не дожидаясь разрешения, закурил.

— Так, значит, никто книгу и не собирался издавать, — печально подытожил Максим.

— Увы, нет.

— «Тому ж, похоже, все равно, что он едою стал давно»…

— Вы о чем? А… Ха-ха! Ну да. Только я никого не сжирал. Это жизнь… Да и какой из меня медведь?

— Зато из меня великолепный ребенок получился, — скривив губы, процедил Максим.

— Ха-ха! — снова рассмеялся Зонц. — Ну простите. Такова селяви. Но, положа руку на сердце, кому они нужны, эти ваши глагольцы-привольчане? Кстати, я их устроил. Сделал им новые паспорта. Пенсии. Пусть порадуются на старости лет. Ну Куперман слегка побузил. Ну и что?