— А их в свой Привольск, — продолжил развивать свою теорию Вешенцев. — Физиков в физический. Химиков в химический.

— Ботаников в ботанический, — мрачно съюморил кто-то, и в толпе засмеялись.

— Да че вы ржете? — разозлился Вешенцев. — Точно ослы. Иа-иа! И потом, как знать? Может, нас помари-нуют, мы тут все лучевой болезнью от этих химотходов заболеем, и нас выпустят. Мы и помрем на воле. Тихо, мирно.

— А охрана тоже помрет? И гэбисты?

— А может, они молоко пьют.

— Ну и ты пей, кто тебе мешает?

Вешенцев смутился и замолчал. Где-то теория дала трещину.

— А я думаю, — сказал Тисецкий, — товарищ в чем-то прав.

— Меня Андрей зовут, — хмуро заметил Вешенцев, которого покоробило казенно-советское «товарищ» в данных обстоятельствах.

— Товарищ Андрей в чем-то прав, — «поправился» Тисецкий. — Сначала пряники да пышки, а потом синяки да шишки.

— В каком это смысле? — спросил Куперман.

— В таком. Лагерь тут будет. Привезут охрану, установят вышки и мало-помалу тут настоящий ГУЛАГ будет. Просто еще не успели оформить. Будет паек, бараки, и пойдем лес валить.

— А чего его валить? Не тайга же.

— А ты откуда знаешь, тайга тут или не тайга?

— Так мошкары нет.

— Ну, значит, какой-нибудь Днепрогэс строить.

— Значит, думаешь, будут гайки закручивать? — спросил Горский.

— Не сразу. Потихоньку. Этим у нас всегда все заканчивается. Сначала землю — крестьянам, а потом бац

и коллективизация. Сначала фабрики — рабочим, а потом бац — и индустриализация. Сначала дом, типа, творчества, а потом концлагерь.

— Че-то я логики не вижу, — сказал, икнув, Авдеев.

— А ты протрезвей, увидишь, — буркнул из темноты Миркин.

— Слушай, Куперман, — прошептал Файзуллин, наклонившись прямо к уху поэта. — А че с вами майор ходит? Он че, тоже дыру в заборе ищет?

— Какой еще майор?! — выпучил глаза Куперман и судорожно обернулся.

В задних рядах толпы стоял майор Кручинин. Он тихо беседовал с кем-то.

— Эй! — раздраженно крикнул Куперман стоящим сзади. — Вы что, все это время с майором рядом шли?

— Ну да, — откликнулись те, пожимая плечами. — А че такого? Мы думали, ну ходит и ходит. Может, так надо. Не гнать же его.

Куперман чертыхнулся и сплюнул.

— Да вы, товарищ Куперман, не переживайте так, — сказал Кручинин миролюбиво. — Я скоро пойду спать. Кстати, и вам, товарищи, советую. День был длинный. Всем надо выспаться. Тем более что прогулка затянулась. А насчет побегов скажу так: не советую. Впрочем, вы и без меня это понимаете.

— А насчет ослов? — встрепенулся Вешенцев, которому все не давала покоя мысль о медленном умерщвлении.

— А что насчет ослов? Я уже все сказал. Могу повторить. Не хотите верить — не надо. Никто вас ни калечить, ни убивать не собирается, если сами не решите себя покалечить. И в ослов вас тоже превращать не будут.

— Если сами не превратимся, — сказал кто-то.

— Именно. И вообще… думайте о творчестве. Вы же творцы.

Майор глянул на часы и зевнул.

— Спать пора, уснул…

— Осел, — закончил кто-то, но шутка не прошла.

— Бычок, — твердо закончил майор. Затем мотнул головой, стряхивая зевок, и сухо добавил: — Спокойной ночи, товарищи.

После чего ушел.

Оставшиеся с минуту молчали.

— Ладно, — сказал наконец Куперман. — И вправду день был длинный. Что зря грязь месить? По домам.

— По домам, — тихим эхом откликнулась толпа и побрела к своим новым квартирам.

Машина у Зонца была что надо — просторный комфортабельный «мерседес» представительского класса. Вел его Зонц уверенно, можно даже сказать самоуверенно — то есть левой рукой крутил баранку, правой держал дымящуюся сигарету, при этом постоянно вертел головой и что-то насвистывал. Машина послушно плыла по московским улицам, вводя Максима своим плавным ходом в какой-то сонливый транс. Максим, однако, мужественно стряхивал это наваждение, стараясь настроить мыслительный процесс на творческую волну.

— Так что же все-таки с Блюменцвейгом? — спросил Максим, которого чрезвычайно смущала выпадавшая из всех исторических схем фигура однокурсника.

— Хотите послушать? — усмехнулся Зонц. — Ну разве что в качестве развлечения. Тем более что в московских пробках это идеальный способ скоротать время, а до ресторана нам еще как минимум полчаса добираться.

И Зонц поведал все, что знал о Блюменцвейге. А знал он довольно много. Правда, детство и бурную молодость Якова он описал буквально в двух словах, тем более что поначалу биография Блюменцвейга была довольно стандартной. Закончил литинститут. Кое-что, конечно, написал. Даже опубликовал. Поучаствовал в альманахе «Глагол». Явно насолил КГБ. Затем несколько лет молчания. Вплоть до 1986 года. А вот потом… потом началась просто-таки вакханалия активности. И вовсе не литературной.

Путь Якова Блюменцвейга, начиная с середины восьмидесятых, был, мягко говоря, извилист. А если без экивоков, то Блюменцвейг как с цепи сорвался. В конце 86-го года он неожиданно всплыл в Москве. Откуда, каким образом — это нигде и никак не объяснялось, но Зонц считал, что это был тот год, когда Блюменцвейг вышел из мест не столь отдаленных. Воспользовавшись рухнувшей сверху свободой (той самой, которая многих его собратьев по цеху придавила навсегда), он погрузился в кипучую общественную деятельность.

В то время бушевала перестройка. Открывались архивы КГБ, евреи беспрепятственно уезжали в Израиль и США на ПМЖ, коммунисты требовали возврата в СССР. В общем, полная вакханалия свободы. Именно тогда Яша написал свой знаменитый трактат о сионо-масонском заговоре, объявил евреев недочеловеками и даже создал организацию «Смерть жидам». Даже по тем временам резкость, с которой Блюменцвейг требовал немедленного «решения еврейского вопроса», была запредельной. Зато Яшу сразу полюбили националисты всех мастей. Все ж таки одно дело, когда у тебя фамилия Иванов и ты пишешь о протоколах сионских мудрецов, а другое дело, когда сам еврей максимально доказательно говорит о евреях как о нелюдях. Теперь чуть что, можно было бы говорить, что, мол, смотрите — даже евреи понимают глубину, так сказать, своей проблемы. В эмигрантских кругах брошюру Блюменцвейга топтали ногами, публично сжигали и вообще всячески предавали анафеме. Трудно сказать, радовало ли это самого Блюменцвейга, но вскоре настроения его радикально изменились. В 1987 году полезло такое количество антисемитски-русофильских организаций, что «Смерть жидам», несмотря на вопиющее хамское название, просто потерялась на их фоне. Яша тут же совершил кульбит с разворотом на 180 градусов и создал общественное движение или, точнее, национальный патриотический фронт «Россия для нас». Лозунг этой партии «Русские, вон из России!» был настолько абсурден, что мгновенно привлек внимание как евреев, так и вообще всех проживающих в России национальностей. Главным тезисом движения был тезис о том, что в России уже давным-давно нет русских. То есть русские — это фактически некая прослойка людей, которые почему-то решили, что раз страна называется Россия, так им тут и жить, а остальные — извини-подвинься, не титульные нации.

В те времена перестроечное телевидение обожало позиционировать себя как супердемократичное, поэтому по большому счету оно довольно быстро превратилось в сточную канаву, где высказывались все: от полных маргиналов до брызжущих слюной фашистов (тогда демократию понимали именно так). Неудивительно, что Яшу тоже несколько раз приглашали на теледебаты. Надо сказать, что любых оппонентов давил он всей силой своего интеллекта, а если надо, не гнушался и мордобитием.

— Но как же нет русских?! — изумлялся ведущий очередной программы с Яшиным участием.

— Давайте сразу определимся, кто такие русские, — снисходительно отвечал Яша. — Просто некое сборище славянских племен. Где? На Дальнем Востоке? Или, может, на Урале? Или в Сибири? Но по Сибири не бродили славяне. Это чушь. Тем более если мы будем говорить о Киевской Руси. Где Киев и где Сибирь. Затем вспомним татаро-монгольское иго. Вы вообще себе представляете, что такое триста лет ига? Америка как государство еще даже до трехсот лет не дотянула. Это вот вы родились, прожили восемьдесят лет, а ваши дети, внуки, правнуки, праправнуки будут все еще жить под чьим-то игом. Если мерить поколения двадцатью годами, то это выйдет около пятнадцати поколений. И вот в течение этого срока сюда заходили, как к себе домой, какие-то татаро-монголы и, простите за грубость, имели проживающих на территории Руси баб. Добавьте к этому бесконечное количество смешанных браков. Где-то за восемь-девять веков. И что вы получите? Ивана Ивановича Иванова? Не смешите меня. А поверх огромное количество национальностей, которые живут в России. Вы посмотрите на Ельцина — он же почти раскосый. Скулы — во! Глаза — щелки! Или на Шукшина посмотрите. Это ж монголы вообще. Какие русские?!