Ксения поклонилась в ответ, приветствуя его, и сказала, что пана Смирца нет на дворе, что в Лисьем Отворе он, в свите пана магната Заславского, подыгрывая Добженскому, стараясь изменить голос. Тот кивнул и («Пани позволит?») стал жадно пил воду из ковша, проливая редкие капли себе на усы и на грудь. Пил он мучительно долго, как показалось Ксении, потом взглянул на нее поверх ковша и протянул его ей, отдавая в руки.

Она так же вытянула ладони вперед, принимая ковш, но тут Добженский на миг отпустил его из рук, и она, подчиняясь импульсу, нагнулась вперед, пытаясь поймать посуду. Эта попытка была напрасной — Тадеуш и не хотел бросать на ступени ковш, тут же быстро схватив его. Но этого резкого движения Ксении вниз хватило, чтобы распятие выскользнуло из-за полотна рубахи и теперь висело, слегка покачиваясь. Серебро и бирюза. Часть того набора, что Владислав когда-то приобрел в Менске у ювелира для своей нареченной.

И Ксения, и Добженский взглянули друг другу в глаза и резко выпрямились, стоя каждый на своем месте будто кулачники перед боем. Что ей делать сейчас, мелькнуло в голове Ксении. Узнал ли он распятие или нет, понял ли кто стоит ныне перед ним? Но прежде чем она успела даже рот открыть, рука Добженского взметнулась вверх и прижалась к ее губам.

— Тихо, тихо, — почти ласково проговорил он, второй рукой обхватывая ее предплечье стальной хваткой и заставляя ее подняться на ступеням на крыльцо. Холоп, стоявший позади Ксении спиной к ним, вдруг обернулся на мычание, что издала та, и заметил то, что происходит перед домом. Добженский поспешил резко проговорить. — Стоять! Шевельнешься, глотку перережу, так и знай.

Ксения замычала отчаянно, пытаясь донести до холопа мысленно: «Беги! Подними крик! Зови людей!», а потом вдруг бросилась на Добженского, заставив его пошатнуться на крыльце. Он отпустил на миг руку, мешавшую ей говорить, и тогда она закричала холопу: «Беги! Беги за людьми!». Тот словно ждал этого приказа — сорвался с места, бросив поводья валаха, скрылся за распахнутыми створкам ворот.

Добженский грубо тряхнул ее и снова закрыл рот ладонью, а потом распахнул дверь в темные сени и толкнул ее туда, в эту черноту, захлопнул дверь за собой и быстро замотал ее своим поясом, что стащил в талии.

— Ну, панна! — только и мог сказать сейчас он, сам толком не осознав еще, что происходит тут. А Ксения билась в дверь, кричала, колотила кулаками, умоляя выпустить ее. В ее душе метался ужас от того, что Анджей может появиться в любую минуту на дворе, а она заперта здесь, в доме.

— Прошу тебя, — молила она со слезами в голосе. — Прошу тебя, пан Тадек, отвори… отвори… позволь мне рассказать тебе все… отвори…

И именно это «пан Тадек» заставило его отшатнуться от двери, когда уже рука сама тянулась отпустить ее, коснуться ее волос и ее руки, убедиться, что это не сон, что это действительно панна Ксения из Московии тут на дворе пана Смирца. А потом он вспомнил самострел, лежащий в сенях, и стрелы, одна из которых едва не убила Владислава.

Нет, он не будет сейчас слушать ее. Кто ведает, что будет у нее за спиной, когда он отворит дверь? Кто ведает, какая тайна толкнула ее на то, чтобы так жестоко обмануть Владислава, а после еще и пытаться убить его? Верно, говорят про московитов — у них на языке мед, а под языком лед.

Добженский уже слышал, как спрашивают на заднем дворе друг у друга холопы, что творится тут, понимал, что убежавший за ворота холоп скорее всего поднимет дымы против него, творящего обиду их хозяйке. Знал, что между Бравицким лесом и вотчиной Ежи за пустошью длинная полоска топи, которая отлично скрывает тех, кто ненароком открыл чужую тайну. Ох, недаром он почуял, что старый лис что-то скрывает! Но такое он даже предположить не мог!

— Умоляю, отвори дверь, пан Тадек, — просила Ксения, умоляя Господа и всех святых, чтобы Анджей не вышел на двор перед домом, а так и остался смотреть за котятами. Позади уже подбегала Збыня, спеша помочь своей пани открыть дверь.

— Навалимся, пани! Навалимся! Ох, как сердце чуяло, что недаром занесло его на наш двор, — причитала Збыня, напирая всем своим весом на дверь. — Уехал, кажись! Точно уехал! Ах, что пани так бледна стала? Украл он что? Ах, лис! Затуманил голову речами сладкими, а сам зырк-зырк по сторонам, будто ищет что! Пани слышит? То люди наши идут! Нынче же отворят нам…

И верно, дверь сеней распахнулась, и Ксения с Збыней буквально вывалились в руки Лешко, разрезавшего пояс лезвием кордаса. Сердце его едва не остановилось, когда он взглянул на белую, словно смерть, растрепанную Ксению, которая сжала его руки.

— Андрусь! Где он?

— Мама! — бросился к ней через толпу растерянных холопов сын, которого до того укрывал подле себя Петрусь. Она прижала к себе ребенка, стала целовать в волосы, шапка с которых слетела еще на заднем дворе, когда он торопился к матери. А потом вдруг резко выпрямилась, хладнокровная, жесткая.

— Ласку мне под седло быстро!

— Что? Что стряслось? — спросил Лешко, когда они уже выезжали со двора, словно за ними гнался кто.

— Беда, Лешко, — коротко ответила она. — Беда, что проглотит и меня, и пана Ежи и даже не подавится.

Он коротко кивнул. Большего ему не надо было ничего говорить. Он уже знал, что на дворе был некий шляхтич, причем небедный, судя по поясу, и что Ксения до дрожи боится того. Значит, этот шляхтич уже мертв. Он лично убьет его!

Добженский уже был у самой полоски топи, выбрав наикратчайшую дорогу до Бравицкого леса. Он хорошо знал узкую тропинку, по которой надеялся проскочить в лес, а оттуда уже попасть в Лисий Отвор, где он вполне может переждать любую осаду, коли таковая будет. Жаль, Владислав уже уехал еще утром в Заслав! То-то была бы потеха, грустно усмехнулся Тадеуш, а потом услышал за спиной стук копыт, хорошо слышимый через всю пустошь, что была за его спиной, оглянулся.

Вот черт! Любой бы подумал, что он по дороге поедет. Ан нет же! Нагоняли его. Пока он видел только двоих, и даже рассмеялся, прикинув то разочарование, что постигнет преследователей. Всего чуть-чуть, пара десятков шагов не больше, до тропинки через топь, и он спасен. Навряд ли его преследователи знают эту тропу так же, как он, да и если так — расстояние меж ним и теми двумя слишком велико. Пока они нагонят его, он будет уже за высоким забором Лисьего Отвора!

Добженский обернулся всего на миг, пытаясь разглядеть, где именно находятся его преследователи — въехали ли они уже на пустошь или нет. А потом похолодела душа, едва он краем глаза отметил, что его преследователи встали на месте, придержали лошадей. Тонкая маленькая стрела с совиным опереньем… Нет, этого не может быть!

— Стреляй! — резко произнес Лешко, сквозь прищур глаз пытаясь рассмотреть всадника, удаляющегося от них. — Стреляй или уйдет! И нам не нагнать его точно тогда.

Палец дрожал на пусковом курке. Сердце металось в груди, как безумное. Перед глазами была не пустошь с одиноким всадником вдали, а прошлые дни. Медленные баллады, что пел ей Добженский, его смеющееся лицо, его решимость, с которой он защищал ее честь когда-то, его доброта к ней, его шутки. Верный рыцарь своей пани…

«…Только мы должны открыться Владиславу, понимаешь то? Я или ты, но никто иной! У чужих уст и правда другая будет, чужая правда. А чужой правды в это деле нам не надобно, Кася. Чужая правда погубить нас может с тобой, лихо только принесет. Только мы должны рассказать Владиславу, ведь в том спасение наше…»

— Стреляй! — прошипел Лешко, видя, что всадник, которого он уже еле различал вдали, скрывается за тонкими стволами березок, что росли по краю топи.

Тихо просвистела стрела, легко преодолела расстояние и вонзилась сквозь ткани одежд в спину шляхтича. Тот резко дернулся вперед, замер на миг, словно не веря, что это произошло, попытался оглянуться назад, осадив резко коня, но не удержался упал в мокрую от недавно выпавшего снега траву. Пальцы, некогда перебиравшие струны, развлекая свою пани, сжали темные от влаги травинки, а потом упали бессильно на пожухлые листья.