Не только сложное: оно практически безвыходное, если только… — Фред не договорил, лишь исподлобья взглянул на Райна. Райн взъерошил волосы.

— Я пришел к тому же выводу, что и ты, Фред. Существует единственный путь, верно?

— Да, — согласился тот. — Если хочешь сохранить фирму…

— Обстоятельства требуют принести кого-то в жертву, чтобы защитить остальных, так ведь? Разумеется, мы не станем экономить на выходном пособии.

— Но имей в виду — это больше четверти всего списочного состава. Целая армия! — воскликнул Мастерсон.

— Ну мы же не выставим всех одновременно — это уж пахнет настоящим скандалом. Мы станем избавляться от них постепенно, благо время пока не поджимает… Да, и еще нужно поговорить с профсоюзными лидерами, — озабоченно добавил Райн. — Правда, мы всегда находили общий язык.

— Прежде всего, следует запастись их гарантиями, — с какой-то натужной деловитостью проговорил Мастерсон.

— Само собой. — Райн внимательно пригляделся к своему заведующему. — Что тебя так обеспокоило, Фредерик? На тебе лица нет.

— Я все время думаю о Пауэлле, — грустно признался Мастерсон. — Уж он-то вылетит отсюда первым.

— Я понимаю, тебе тяжело, потому что ты впервые столкнулся с необходимостью поступиться частью своих идеалов ради общего дела. Рано или поздно, но такое случается с каждым, поскольку это единственная возможность выжить в этом поганом мире. Уверяю тебя, что и наша фирма рухнула бы, даже не встав на ноги, если бы я не крутился, как флюгер, улавливая изменения ветра. А теперь налетел ураган, название которому национализм. И сейчас самой главной идеологией стала примитивная житейская мудрость: «с волками жить — по-волчьи выть». А за Пауэлла не волнуйся — я найду для него подходящее дело, и он даже не поймет, что попал под увольнение.

— Я все прекрасно понимаю, но от этого как-то не становится легче, — проговорил Мастерсон.

— Пауэлл — фанатик, он помешан на игрушках. Ему впору работать в какой-нибудь мастерской по ремонту кукол или стоять за прилавком игрушечного магазина. Вот я и куплю ему этот проклятый магазин! Он будет счастлив, вот увидишь.

И тут впервые Мастерсон улыбнулся.

— Превосходно. Теперь я пойду, ладно? Кажется, обо всем поговорили. Таблицу я оставлю — мало ли какая мысль еще появится. А у меня есть копия.

Райн кивнул и мягко проговорил в удаляющуюся спину:

— Спасибо, Фред. Я понимаю, как тебе далась эта работа.

— Не стоит благодарности — это мой долг, — раздался голос Мастерсона уже с порога.

Оставшись один, Райн почувствовал облегчение; подобно Джозефине, он тоже страдал от постороннего присутствия. И теперь, в уединении тихого кабинета, он принялся изучать оставленный Мастерсоном документ.

Любой ценой он должен опередить события.

Как бы Райн ни относился к Пауэллу, его увольнение больно ударит по фирме. Похоже, что Мастерсону Пауэлл нравился не только за свои деловые качества. Вероятно, его умилял этот так и не повзрослевший ребенок, подумал, усмехнувшись, Райн.

Мысленно перебирая кандидатов на место управляющего, Райн так и не нашел того, кто смог бы — хотя бы вполовину — заменить Пауэлла. Удивительно, как щедро одарила природа одного человека и творческими качествами, и способностями администратора, и человеческим дружелюбием, и огромным трудолюбием при абсолютной непритязательности, и оптимизмом.

Но даже такие качества не могли гарантировать ему рабочего места. Поэтому он был так безгранично благодарен Райну.

Но вряд ли безгранично предан.

Да и что можно ожидать от выходца из Уэлса? Услужливое воображение Райна тут же принялось рисовать одну картину ужаснее другой. Ему виделись сцены черного предательства, палящие ружья, стекающая с лезвия ножа кровь… и все это под сладкую улыбку не столько Пауэлла, сколько некого собирательного образа валлийца вообще.

Райн одернул себя. Безусловно, Пауэлл не таков. Незачем успокаивать совесть, наделяя хорошего человека чертами оголтелого националиста из Уэлса. Райн вздохнул. Он прекрасно понимал, что должен уволить отличного работника ради собственной безопасности. Одним своим присутствием Пауэлл наносил непоправимый вред фирме… и сотрудникам с безупречным происхождением, хотя далеко не таким талантливым, как предполагаемая жертва.

Заставив себя расставить все точки над i, Райн успокоился.

Он выдвинул ящик стола и вынул готовый завтрак. Сунув его в миниатюрную микроволновую печь, налил в чашку кофе из термоса и вновь порадовался, что освященный традицией обязательный коллективный завтрак приказал долго жить.

Еда — дело довольно интимное, а жующее и чавкающее стадо — зрелище мало эстетичное. И кроме того, в этом свинстве следовало принимать активное участие, передавая хлеб, предлагая напитки, да еще и вести беседу, не забывая, что полупережеванная пища может вывалиться из открытого рта! Очень хорошо, что общие столовые канули в вечность. Из этого, кстати, удалось извлечь пользу не только эстетического порядка: освобожденные площади существенно расширили производственные помещения.

Мелодичный сигнал сообщил, что завтрак готов.

После еды Райн позволил себе немного расслабиться. Он посчитал, что заслужил небольшой отдых, ибо только что принял правильное решение. Конечно, это обойдется в кругленькую сумму, но — принимая во внимание безработицу — убытки окупятся уже к концу года, поскольку новым работникам можно будет платить значительно меньше. Будем надеется, подумал Райн, что все останутся довольны. И он вновь склонился над трудом Мастерсона.

В сущности, все так и случилось. Явно недовольных, пожалуй, не было, потому что в финансовом отношении никто не пострадал — уж Райн постарался. Осталась зарубка в душе — но кто это видит? Главное — разумный подход.

Именно он спас четверых друзей, когда они попали в заварушку на митинге Патриотов. Помнится, это случилось в январе 2000 года. К этому времени на улицах все чаще и чаще стали появляться какие-то религиозные фанатики — толпами и поодиночке, — призывающие к покаянию и очищению от скверны. Райн не понял тогда, что это начало конца цивилизации, предвестники мучительной агонии мира.

Всеобщая сумятица и недовольство еще больше усугубились, когда в том же январе приняли неразумное решение о ликвидации лагерей для иностранцев. Вышвырнутые на улицу обездоленные люди усилили недовольство якобы имеющим место засильем чужаков.

Это, пожалуй, оказалось той последней каплей, что переполнила сосуд ненависти, выхлестнувшейся тогда на Трафальгарскую площадь. Пятидесятитысячное сборище безумцев заполнило не только прилегающие к площади улицы, но и ворвалось в Национальную галерею и собор Святого Мартина. Толпа напоминала голодных крыс, готовых сожрать не только все вокруг, но и друг дружку. Тошнотворное и омерзительное зрелище.

Райн упустил тот момент, когда еще можно было безболезненно выбраться из возбужденной толпы. Напряжение все возрастало. Эта картина вызвала у Райна ассоциацию с котлом, наполненным кипящей внутри сжиженной желчью. Его ядовитое содержимое едва сдерживали тонкие стенки из вооруженных солдат, время от времени стрелявших поверх голов.

На ступенях собора Святого Мартина, попирая их коваными сапогами, стояли вожди движения, озаренные светом прожекторов, в лучах которых кружились хлопья снега. Время от времени кто-нибудь из них подходил к усилителю, и тогда в копошащуюся возле их ног толпу падали, словно камни, трескучие лозунги.

Многократно усиленные, они — устремляясь вверх по главному проспекту Сент-Джеймского парка — долетали? до уединенной комнаты королевы Анны, которая внимала их речам по телевидению; скатываясь вниз — по Уайтхоллу, — этот бред добирался и до самого Парламента.

Но разве Парламент мог ему противостоять?..

Страсти постепенно накалялись — появились недовольные, готовые кулаками отстаивать свои идеалы.