Во время разведок на Узбое был обнаружен средневековый караван-сарай Талайхан-Ата. До ближайших колодцев отсюда километров десять-двенадцать.

Откуда же брали воду путешественники в этой пустыннической гостинице? А их скапливалось тут немало, судя по многочисленным комнатам для ночлега и обширному двору, куда заводили верблюдов, лошадей. Хозяева гостиницы очень остроумно использовали запасы дождевых вод. Для сбора их служила ровная глинистая площадка, откуда по двум желобам, проложенным с учетом малейших изменений рельефа, вода стекала в глубокую, вмещающую полтораста кубов цистерну.

Нвлегок труд археолога.

Начальник раскопок Ольга Александровна Вишневская сделала забавное открытие: стена длинного коридора, ведущего во внутренний дворик, оказалась исчерченной знаками и надписями. Эта своеобразная «книга посетителей» содержала имена заезжих гостей. Почти 900 лет назад вырезал надпись безызвестный купец «Саид сын Юсуфа, сын Мухаммеда», остановившийся в караван-сарае в 1079 году и пожелавший увековечить это событие.

Известный путешественник-историограф Якут, побывавший в Хорезме в 1219 году, писал:

«Не думаю, чтобы в мире были где-нибудь обширные земли, шире хорезмийских и более заселенные, притом что жители приучены к трудной жизни и довольству немногим. Большинство селений Хорезма — города, имеющие рынки, жизненные припасы и лавки. Как редкость бывают селения, в которых нет рынка. Все это при общей безопасности и полной безмятежности».

«Не думаю, — говорит он и в другом месте, — чтобы в мире был город, подобный главному городу Хорезма (Ургенчу), по обилию богатства и величине столицы, большому количеству населения…»

А в апреле 1221 года — после полугодовой осады — полчища Чингис-хана дом за домом, квартал за кварталом захватывают город.

Рукописи рассказывают: «Потом они (татары) открыли плотину, вода вышла и затопила весь город. Все постройки были разрушены, и их место заняла вода.

…Не спасся из жителей города никто совсем…» 1*.

Историки до недавнего времени считали такое изложение событий «сильным преувеличением», ссылаясь, между прочим, на якобы уцелевший вплоть до XIX века хорезмшахский минарет.

В 1952 году мы вскрыли основание минарета и убедились, что Чингис-хан разрушил и минарет и мечеть, находившуюся рядом. От мечети остались лишь кирпичные полы и пирамидальные базы колонн. От минарета — основание, опоясанное мраморным кольцом.

Груды человеческих костей, пробитые черепа, обломанные клинки — выразительные следы страшной резни, которой завершилась героическая оборона Ургенча.

XIV век — и Ургенч снова город «самый большой, самый красивый. У него есть красивые базары, и широкие улицы, и многочисленные постройки… Он велик скоплением народа, и днем пройти там нельзя»…

Год 1379-й — теперь уже Тимур осадил и взял Ургенч, предав его грабежу и разрушению.

Год 1388-й — «И приказал Тимур город Ургенч, совершенно разрушив, засеять ячменем…»

Такова судьба города.

Раскопанные экспедицией городские кварталы воссоздают картину общего упадка культуры Хорезма XV–XVII веков.

Около остатков разрушенного караван-сарая отрыты жилые дома, лавчонки, мастерские ремесленников, баня, прямо на улице стоят котлы для приготовления пищи и рыбожарки. На перекрестке — чайхана, там найдено множество чайников и припрятанная «денежная касса» хозяина, мешочек с мелкими монетами. Но постройки эти сложены из старого кирпича сооружений XIV–XV веков.

Однако обилие осколков китайской посуды или подражавшей ей местной, отопительная система в домах говорят за то, что и в самый поздний период Ургенч поддерживал международные связи, особенно с Китаем.

1* Якут.

…Мы перешагнули порог с испытанным уже много раз, но не утратившим остроты ожиданием чуда. Шумный, изнурительно знойный, обесцвеченный и плоский в лучах полдня мир остался позади, и началось волшебство.

— Все-таки в настоящем искусстве всегда кусочек тайны, и никто ее до конца не разгадает, — мечтательно произнес Игорь Савицкий.

— А стоит ли ее разгадывать? Лучше просто смотреть, — откликнулась Оля Вишневская. — Нет здесь никакой тайны. Это разговор, не нуждающийся в переводчиках. Иначе и не нужны мозаики, если все можно «передать» словами.

— Вы, искусствовед, могли бы их описать? — Игорь метнул в мою сторону испепеляющий взгляд. — Конечно, вы бы развели… — И заученно-казенным голосом Савицкий затараторил: — «Мавзолей этот, товарищи, — небольших размеров шестигранник, внутри двенадцатигранник, увенчанный барабаном и куполом и снабженный высоким входом-порталом со стрельчатой аркой. В нишах и в барабане во всю высоту узкие окна — и от этого в здании много света. Полированный кирпич теплого розовато-желтого тона чередуется с изящными мозаичными панно. Изумительно чист цвет бирюзового купола снаружи, от которого сохранился лишь… ошметок. А внутренний мозаичный купол, товарищи, решен плетением белых шестиугольников на синем фоне. Однако любой кусочек этого синего фона заполнен самостоятельным узором. Там и сям сочетания красного, коричневого, зеленого, черного, желтого, золота, бирюзы, да еще в нескольких оттенках каждого цвета. И ученые до сих пор не сосчитали, сколько же там, в этой чертовине, извиняюсь, в куполе, различных вариантов орнамента? Обратите внимание на то, что при величайшей простоте и математической точности художники, ни разу не повторившись, достигли совершенного единства, эмоционального аккорда и…»

— Хватит, Игорь, — взмолилась Оля, — никто не захочет смотреть после вашего описания и умрет от скуки..

После чудесных античных фресок Топрака, столь полно выражавших красоту материального мира, последовали долгие годы средневековья.

Обыкновенного, неподготовленного человека трудно убедить на произведениях изобразительного искусства, что феодализм был шагом вперед, а не назад в развитии человеческого общества и культуры. Зритель не захочет отрываться от античных фресок и статуй, с наслаждением возьмет в руки античный черепок и отвернется от грубо вылепленных глиняных уродцев средневековья, с недоумением пожмет плечами, разглядывая плоских, с ватными ногами головастиков-человечков с выписанными волосками бороды на страницах восточных рукописей, равнодушно пройдет мимо серых, тусклых, то слишком вытянутых, то слишком приземистых сосудов средневековья. И никак не поверит, что это «шаг вперед» по сравнению с понятным искусством античности.

А ведь все это очень сложно и очень интересно! Догмы ислама, запрещавшие изображать живое существо, самый «порядок жизни» при феодализме толкнули искусство к новым путям и поискам.

Художник, как и всякий «смертный», не должен посягать на право бога-«творца». Художник способен создать видимость, внешнюю оболочку существа, но не в силах вложить в него живую душу. В день страшного суда такие творения явятся к художнику и потребуют от него свои души. Что ответит он тогда? — так гласит мусульманская догма. Конечно, живая жизнь опрокидывала эти запреты, побеждала убожество религиозного догматизма.

Самым греховным считалось создавать подобие человека и особенно подобие объемное, от которого падает тень. В ответ на это родился теневой театр. Вырезанные из бумаги силуэты никогда никому не показывались. А тени бесплотны. И не придерешься!