Лучник поперхнулся.

— Значит, правда, — угрюмо воздохнул Гермес. — От кого, от кого, а от тебя не ожидал.

Гипербореец молчал.

— Но сейчас-то ты, надеюсь, в здравой памяти? — Вестник прищурился.

— Зачем тебе? — Голос Феба звучал глухо.

— Зевс собирает совет. Хочет знать, что делать с Гераклом. — Тон Гермеса снова стал дружелюбным. — А ты Гераклу знакомец. К тому же всегда славился хитроумием. Так что летим, — заключил он. — Можешь и мальчишку своего взять. На Олимпе это теперь модно.

Последние слова Гермес обронил как бы невзначай и был сполна вознагражден, заметив, как запылали щеки Гиакинфа и помрачнел Аполлон. Сначала Феб и слышать не хотел мольбы мальчика показать ему сад богов. Но Гермес вступился за Гиакинфа и был столь красноречив, а сам юноша столь несчастен, что постепенно сердце лучника смягчилось. К тому же камень уже был брошен — честолюбие Аполлона задето. Он сто лет не был на Олимпе и не хотел выглядеть провинциальным невежей. Тем более что интуитивно, у себя в глуши, следовал высокой моде богов на юных спутников.

— Ладно, летим, — наконец сдался гипербореец. — Только приведу себя в порядок.

Счастье богов, что им не надо, как смертным, мыться, завиваться и пачкать лицо красками. Для того чтоб сменить драную тунику на пурпурный плащ, а пыль с тела на цветочную пыльцу, достаточно пожелать этого. Но Феб так давно скитался и бедствовал, что, взяв в руки медное зеркальце, беспомощно уставился на себя, не в силах вспомнить, каким был в дни радости и веселья. Он тупо смотрел на чужое осунувшееся лицо, поросшее золотистой щетиной, и не понимал, что Гиакинф находит в этом грубом, давно не брившемся бродяге.

Вошедший вслед за ним юноша обнял Феба сзади и прижался щекой к его спине.

— Тот, с крыльями на сандалиях, говорит, что ты сходил с ума и поубивал кучу народу…

Сердце лучника сжалось в комок.

— Даже если это и так, я все равно люблю тебя, — с отчаянной решимостью выдохнул мальчик. — Обещай мне: если разлюбишь или рассердишься, то сам убьешь меня, а не отдашь крестьянам из Амикл.

— Обещаю. — Аполлон не показал, как растроган. — Выйди.

Он наконец обрел уверенность, и через минуту изумленным глазам Гермеса и Гиакинфа предстал не загорелый потрепанный лучник, а прекрасный солнечный бог в жарком блеске полуденных лучей. Даже старина Марсий, порядком подзабывший истинный облик своего убийцы, крякнул. Что уж говорить о мальчике, четыреста лет проторчавшем в гранатовой роще и никого не видевшем, кроме грязных крестьян на празднике урожая.

— Летим.

Все трое взмыли в воздух.

До Олимпа добрались не без приключений. Зевс сердился, и на подступах к горе копились грозовые облака, искря молниями. Не успев проскользнуть между двумя встречно двигавшимися фронтами туч, спутники попали под дождь, град и снежный буран одновременно. Гиакинфу заложило уши. Аполлону испортило прическу. Но больше всех пострадал Гермес: он промочил крылатые сандалии и не мог лететь дальше. Пришлось Фебу тащить его на спине.

— Друг, тебе пора отказаться от баранины! — ворчал лучник. — А то твои тапки скоро тебя не поднимут!

Они были уже на месте, и Гермес, проклиная вспыльчивость Громовержца, под хохот собравшихся перед дворцом богов скатился на землю.

— Общий привет. — Феб поклонился с изящной небрежностью. — Рад видеть всех живыми и здоровыми.

Он прямо-таки лучился весельем и благополучием. Глядя на него, каждый сказал бы, что слухи, распускаемые Геро, вздорны.

— Это мой юный спутник Гиакинф, — улыбнулся Феб, подталкивая мальчика вперед. — Прошу любить и жаловать.

По рядам собравшихся пролетел вздох восхищения. Умеет Феб попасть в самую точку. Элегантен, как всегда. И, как всегда, на полшага впереди остальных. Прямо-таки наступает на пятки Зевсу. Это вызывающе.

— Останься здесь, в саду, — шепнул гипербореец на ухо Гиакинфу. — Афродита, душечка, ты ведь разрешишь Эроту поиграть с моим другом в мяч?

Ослепительная улыбка прекраснейшей из богинь была ответом. Гиакинф кожей ощущал, как все здесь восхищаются и завидуют его господину. В этой блестящей зависти и изысканной вражде таилась главная опасность. На мгновение мальчику захотелось закричать в спину Аполлону, поднимавшемуся по лестнице, держа Афродиту за локоток: «Не входи!» Но Феб, кажется, чувствовал себя тут как дома.

— Пойдем, поиграем.

Гиакинф обернулся. За его спиной стоял чернявый загорелый мальчик и подбрасывал в руках золотой диск.

— Ты Эрот? — спросил он.

— Нет. — Тот рассмеялся. — Я Ганимед. Виночерпий. Но сегодня боги будут решать дела на трезвую голову. Я им не нужен.

В большой зале не было потолка, и золотистые тучки проплывали прямо между колоннами. Со стен смотрели черные фигуры на охристо-красном фоне, изображавшие деяния богов. Собравшиеся начали рассаживаться, и Аполлон едва не поперхнулся нектаром, осознав, что возлег прямо под фреской Зевса-Загрея, отсекающего Серпом чудовищные яйца Кроноса.

Горе побежденным.

— Я собрал вас, — голос Громовержца вывел его из задумчивости, — ибо того требуют обстоятельства. — Зевс возлег во главе стола и озирал богов, как пастух свое стадо. — Смертный Геракл совершил назначенные ему двенадцать подвигов. И теперь, если следовать данному слову, мы должны взять его живым на Олимп, где он пребудет среди нас как равный.

По залу пробежал испуганный шепот. Все были наслышаны о похождениях Геракла. Если они и казались не по силам смертному, то отнюдь не потрясали богов, каждый из которых мог вращать мир на пальце. Их удивляли бесстыдство и шум, с которыми герой совершал свои подвиги.

— Геракл сначала устроил дебош на земле, а потом перевернул все вверх дном у меня в тартаре! — запальчиво крикнул Аид.

— Неужели ты позволишь ему добраться до небес? — едва сдерживая тревогу, спросила Геро. — Мой бедный сад!

— Бедный сад! — без всякого почтения передразнила ее Афродита. — Бедный Олимп! Стоит только пустить сюда этого громилу, и на расстоянии трех тысяч локтей не останется ни одной беседки, ни одной аркады, ни одного укромного уголка!

— Уж тебе бы лучше помолчать, любительница укромных уголков! — накинулась на племянницу Гестия. — Если Геракл появится здесь, ты будешь первая, кому он задерет юбку! Я своими глазами видела, во что превращаются дома, где имел несчастье останавливаться этот разбойник! У нас не будет ни стен, ни дверей, не говоря уже о столах и стульях!

— Столах и стульях? — оживился Гефест. — Я скую вам новые. Давайте ломать мебель!

Звонкая пощечина Афродиты отрезвила супруга.

Аполлон скосил глаза на скатерть, покрывавшую стол. Она была украшена печально знаменитыми вышивками Арахны.

Язвительная ученица Афины изобразила богов как раз в такие минуты теплого семейного общения. За что и поплатилась. Паллада не любила злых шуток. Она превратила заносчивую пряху в паучка, который, сидя под застрехой, вечно плетет свою паутину и вечно прячется от метлы.

И поделом. Нечего мешаться в дела небожителей! Аполлон оглядел зал. Но, черт возьми, как похоже! Дом, дом, милый дом… Он заметил снующую между богами полупрозрачную фигурку. Это была Эрида, богиня раздоров. Она наклонялась к каждому и шептала ему на ухо обидные слова, которые боги, не задумываясь, кричали в лицо друг другу.

Ни слова не говоря, Феб встал, схватил Эриду за ухо и под гул одобрения очнувшихся небожителей вышвырнул из зала. При этом он дал ей хорошего пинка.

— Ты предлагаешь мне взять этого баламута к себе на дно морское? — похохатывал Посейдон. — Уволь, братец. Я всегда стараюсь поскорее доставить корабли, на которых плавает Геракл, к берегу. Чтоб он, не дай бог, не задержался в моей стихии!

Оказывается, спор за столом продолжался, но в куда более мирном тоне. Собравшиеся начали шутить и выдвигать разные предложения. Одно дельнее другого.

— Голосую, бросить его в вулкан! — смеялся Гефест. — Пусть раздувает угли.