“Вот так и появляются жуткие истории о привидениях и рождаются суеверия”, — подумал Гюнтер. Профессия следователя приучила его все подвергать сомнению и анализировать. Он неторопливо перечитал визитную карточку. Ржавые чернила производили странное впечатление, будто писали кровью.

Неторопливо поглощая суп, Гюнтер скрупулезно проанализировал поведение магистра в ресторане, их разговор, визитную карточку и отсутствие у магистра тени и нашел, что мистификация была добротной, хорошо поставленной и психологически продуманной. Конечно, трудно объяснить фокус с тенью, но в цирке иллюзионисты добиваются ее исчезновения — то ли при помощи зеркал, то ли путем поляризации света, то ли еще как-то…

“Кстати, некоторые иллюзионисты тоже называют себя магистрами”, — с улыбкой вспомнил Гюнтер.

Он убрал от себя суповую тарелку и пододвинул второе. А вот с письмом кровью магистр, пожалуй, перемудрил. Чересчур тонко. Даже в полиции вряд ли кто видел что-нибудь подобное. Во всяком случае, ему не приходилось. А такую записку он видел во время своего последнего дела, уже работая частным детективом, полгода назад. Тогда некоронованный король европейской печати Френсис Кью-сак поручил ему установить, с кем водится его четырнадцатилетний отпрыск. Дело оказалось необычно простым и столь же необычно прибыльным. Поначалу, когда Кьюсак объяснил цель его работы, Гюнтер подумал, что мальчишку втянули в одну из многочисленных молодежных банд, где он, к большой тревоге папаши, пристрастился к наркотикам. Но все оказалось неожиданней. Молодой Огюст Кьюсак, единственный наследник престола газетной империи Кьюсаков, влюбился в тринадцатилетнюю дочку посудомойки из ночного ресторана.

Любовь их была удивительно чистой и трогательной. Они даже составили своеобразный документ: по-детски наивную клятву верности. По слову, чередуя друг друга, они написали эту клятву собственной кровью.

Когда Кьюсак-старший узнал, где и с кем пропадает сын, его чуть не хватил удар, и он кричал, что лучше бы его сын курил марихуану.

История любви Огюста и дочери посудомойки закончилась на следующий день. Кьюсак-старший перевел свою контору в Париж, а Огюста услал в Новый Свет: то ли на Гавайи, то ли во Флориду. А посудомойку выгнали с работы…

Легкое постукивание карандаша о блокнот вывело Гюнтера из воспоминаний. Перед ним стояла официантка, счет лежал посреди столика. К своему удивлению, обед он уже съел. Извинившись, Гюнтер расплатился.

Ресторан почти опустел. Только у окна по-прежнему сидела компания молодых ребят в черных комбинезонах. Часы на стене показывали два.

Гюнтер бросил взгляд на оставшуюся компанию. Утренних знакомых среди них не было. Девушки наравне с парнями цедили “драконью кровь”, изредка кто-нибудь бросал пустую фразу, оставшуюся без ответа. Лица у всех были сонные и помятые. Впрочем, не удивительно, если они всю ночь носятся на мотоциклах.

В туалете Гюнтер внимательно осмотрел себя в зеркале, по-разному одергивая пиджак. Определить, что во внутреннем кармане лежит пистолет, было невозможно. Как же магистр догадался?

Он вышел на улицу и подумал, что никогда еще так бестолково не начинал расследование. Наниматель обычно всегда очерчивал круг лиц, поработав с которыми, можно было бы определить линию поиска. Здесь же — полный хаос. Правда, круг наниматель ему очертил. Меловой. И не один, а целых два. А вот с интересующими лицами было туго. Из них Гюнтер мог назвать только одно и то с большой натяжкой. К тому же, это было не лицо, а морда. Кот. Впрочем, сам виноват. Тогда, в душевой, даже не удосужился узнать имени нанимателя, а не то, что все остальное. Теперь за промах в мотеле приходилось расплачиваться тратой времени и досужими разговорами.

И вновь перед Гюнтером потянулись казавшиеся уже бесконечными кривые улочки города, магазины, бары, кафе с постными лицами продавцов, барменов и официантов, не желающих вступать в праздные разговоры. К вечеру в желудке Гюнтера булькали, взбиваясь коктейлем, кружек пять пива, два эклера, порция мороженого, три сосиски и один омлет, а карманы стали отдуваться от сувениров и мелких покупок.

Уже смеркалось, когда Гюнтер остановился перед витриной аптеки. Трафарет на дверях оповещал, что аптекарь Гонпалек принимает круглосуточно, но ниже висела табличка “закрыто”, а сами двери были опечатаны бумажкой с чернильной расплывшейся подписью. Гюнтер перечитал трафарет два раза, прежде чем уяснил смысл написанного, и, поняв, до какой степени отупения дошел, решил, что на сегодня пора закругляться.

Рассеянным взглядом он окинул глубину улицы и повернулся, чтобы уйти Но так и не сделал ни шага. Как ни заторможено было сознание, оно зацепилось за что-то такое, что заставило остаться на месте. Он прикрыл глаза и постарался понять, в чем дело Но память ничего не подсказала, и тогда он снова посмотрел вдоль улицы.

В ее глубине сгущался полумрак, словно пряча что-то, но сознание подсказывало, что зацепка находится где-то ближе, рядом. И связана она не с темнотой, а со светом. Взгляд скользнул по редким освещенным окнам и остановился на мягко светившейся сквозь шторы витрине магазинчика напротив. Черной тенью на стекле лежала надпись: “Кондитерские изделия госпожи Брунхильд”.

Словно щелкнул слайд-проектор, сменив туманный некачественный позитив витрины на четкий и ясный. Усталость и заторможенность исчезли. Несомненно, это была другая госпожа Брунхильд — трудно предположить, что она в одном лице совмещает обязанности сиделки в госпитале святого Доменика и хозяйки магазина кондитерских изделий. Хорошо бы, чтобы обе госпожи Брунхильд оказались родственницами, а не просто однофамилицами — даже в столь маленьком городке такое может случиться.

Гюнтер направился в кондитерскую. Он открыл дверь, и над головой привычно звякнул колокольчик. Честное слово, если бы ему поручили создать герб города Таунда, он обязательно изобразил бы на нем дверной колокольчик.

В кондитерской стоял густой запах свежей сдобы. С первого взгляда могло показаться, что кондитерская процветает — оформление в стиле ретро требовало солидного капитала. Но свисающая с давно небеленного потолка старомодная люстра с пыльными стеклянными подвесками говорила о том, что последний раз стены обшивались как минимум лет пятьдесят назад, и только благодаря вернувшейся моде кондитерская выглядит так солидно. Что больше всего удивляло Гюнтера в заведениях Таунда, так это отсутствие музыкальных автоматов и телевизоров.

Сперва Гюнтеру показалось, что в кондитерской никого нет. Но тут же между миксером и сублимационной кофеваркой он увидел выглядывающую из-за стойки голову с длинными, седыми, неопрятно уложенными волосами и сморщенным лицом. Свободно лежащие чуть ли не на всю ширину стойки сухие тощие руки создавали странное впечатление, будто человек за стойкой сидит на полу.

— Добрый вечер, — поздоровался Гюнтер.

— Не уверен, — скрипучим голосом отозвалась голова. — Вряд ли вечера в Таунде можно назвать добрыми. Проходите, садитесь.

Гюнтер взгромоздился на стул у стойки.

— У вас усталый вид. Кофе?

— Да, пожалуй, — кивнул Гюнтер. — Спасибо… э-э… А где госпожа Брунхильд?

— Сестра уехала, — объяснил человек за стойкой и, повернувшись боком к Гюнтеру, включил кофеварку. Из-за стойки стал виден безобразный горб.

— Вот уже два месяца я ее подменяю, — продолжал объяснение горбун. — Повезла дочку к морю лечить от нервного расстройства. А мне здесь нравится. Днем люди часто заходят, есть с кем поболтать или хотя бы переброситься парой слов. Только вот по вечерам скучно. Раньше, когда аптекарь Гонпалек был жив, мы частенько беседовали с ним здесь по вечерам за чашкой кофе. Очень эрудированный человек был. Приятно слушать. Сломали… Пожалуйста, ваш кофе.

Гюнтер взял чашечку, сделал маленький глоток.

— Сахар? Сливки? Эклер?

— Я бы закурил, с вашего позволения.

На мгновенье на старческом лице появилась тень колебания.

— Пожалуйста.

Перед Гюнтером появилась пепельница, извлеченная из-под стойки.