Вдалеке противно кричал птеродактиль.

Ветер шевельнул волосы, принеся с собой мгновенное облегчение, и тут же стих. На ближайшей крыше два призрака обнимались и целовались, прекращая это милое занятие только для того, чтобы вволю поикать.

Он свернул в проходной двор, долго карабкался по кучам мусора, битого стекла и два раза чуть не упал. Сперва поскользнувшись на какой-то липкой и вонючей дряни, а потом — когда под ним рассыпалась горка битой черепицы. Серые тени перебегали дорогу. А в конце пути с крыши дома, возле которого он проходил, упал кирпич и с треском разлетелся на мелкие кусочки.

Все же он дошел и долго возился с дверным замком, который ни за что не хотел открываться. Очевидно, заклинило.

Наконец ключ повернулся, дверь со скрипом отворилась, и Пробор, ругаясь самыми последними словами, вошел в дом.

Он прошел длинным, неосвещенным коридором мимо комнаты Профессора, из которой доносилось пощелкивание и пахло серой, мимо комнаты Торгаша, где было тихо. Неожиданно обернувшись, увидел, как из логова Торгаша выскользнуло что-то серое, расплывчатое и, быстро-быстро пробежав по коридору, вдруг пропало.

Усмехнувшись, Прохор вошел в свою комнату и, мягко прикрыв дверь, остановился, нащупывая в кармане спички.

Он зажег стоявшую на столе свечу, отпил из помятого бидончика пару глотков воды и, стряхнув с усов капли, стал растапливать печку. Когда “буржуйка” весело загудела, сел к ней спиной и некоторое время глядел на Кроху, который спал, приоткрыв рот, и тихонько посапывал. На правой щеке у него отделился кусок кожи, и виднелось черное мясо. Прохор перевел взгляд на Пэт. Она лежала, свернувшись клубком, подложив под щеку узкую ладонь. Дальше, возле самой стены, раскинув полные руки, спал Март. Круглый живот его то вздымался, то опадал.

Вздрогнув, Прохор подошел к окну и долго смотрел на ночной город. Где-то далеко, кварталов за пять, полыхало зарево — то ли пожар, то ли призраки веселились.

Прохору стало тоскливо. Он подумал о том, что когда-нибудь все это кончится, надо только терпеть, стиснуть зубы и надеяться на лучшее, потому что хуже уже некуда. А еще он немного удивился своему такому долгому терпению. И наверное, в этом удивлении была гордость, потому что мало кто столько вытерпит, а он вот смог. Главное быть спокойным и знать — так и должно быть, слепо верить, что все это рано или поздно кончится.

Он повесил пальто на гвоздик, разгрузил карманы и, оглядев внушительную кучку картошки, подумал, что пальто у него действительно замечательное, а особенно карманы, в которые можно спрятать все, что угодно…

Подождав, пока догорят дрова, он положил на угли картошку и прикрыл ее золой. А сам сел возле “буржуйки” и грелся, покуривая заплесневелую сигарету. Он с наслаждением вдыхал сладковатый дым, думал о том, что надо бы достать Марту хорошее пальто и лучше бы с такими же замечательными карманами, как у него… А Кроху придется отдать призракам, никуда не денешься. Он еще много о чем думал… Например, о том, что в соседнем доме раньше жила лопоухая девчонка, которая однажды остановила его, тогда еще несмышленого балбеса, на улице и сказала, что любит. Без всяких вступлений подошла, сказала: “Я тебя люблю” и стала с любопытством ждать, что же он ответит. А он от неожиданности растерялся, выдавил из себя: “Даже так?” и бросился от нее бежать, как от морского чудовища.

Интересно, где она теперь? Кто знает? Может, сидит точно так же у печки и вспоминает о том, как однажды призналась в любви одному юному придурку и как он позорно при этом струсил? Тут он подумал, что этого не может быть. Скорее всего, она превратилась в серую тень и шастает по ночному городу. А может, подалась к призракам? Скорее всего…

А потом проверил картошку, которая уже испеклась, и, вытащив ее из печки, разложил на четыре кучки. Замер, прикидывая, кого будить первым. Но тут Март дрыгнул ногой во сне, и нога неожиданно прошла сквозь стену, очевидно, высунувшись на улицу. И пока Прохор с изумлением на все это глядел, Март вытащил ногу и поджал под себя.

Прохор зачем-то потрогал стену возле постели Марта и уже хотел пощупать его самого, но передумал и вернулся к печке. Переделил картофель на три кучки и стал будить Пэт с Крохой. Это было тяжким делом, потому что просыпаться они не хотели, а только сворачивались в клубки, как ежики, и старались прикрыться одеялами.

Тогда он плеснул на них водой, и минут через пять Пэт уже уплетала ароматную, горячую печеную картошку, а Кроха ел ее вместе с обгорелой кожурой. На зубах у него хрустели угольки и вокруг губ появился черный налет. Мгновенно прикончив свою порцию, он выцыганил у Пэт еще одну картофелину и, тотчас же с ней расправившись, мгновенно заснул.

Прохор ел неторопливо, смотрел на Пэт, любуясь хрупкой, тепличной красотой, которая всегда будила в нем жалость и желание защитить.

— А Март? — спросила она.

— Он уже наелся, — сказал Прохор и поспешно спросил у нее, как дела. Пэт стала рассказывать, как они сидели, ждали его, и только Март один раз выходил за водой, отсутствовал очень долго, но вернулся ни с чем, хорошо хоть вернулся. Еще кто-то стучал в окно, но они не открыли. Кроха плутует в домино, а Март последнее время стал молчаливым, раздражительным. И вода кончается, надо бы завтра сходить.

Она все рассказывала и рассказывала, а Прохор смотрел на нее, забыв обо всем, так его очаровало лицо этой девочки, потому что оно было прежним, таким, как тогда…

Она опустила голову на старый ватник, который заменял ей подушку, и еще что-то говорила, но голос ее становился все тише. Прохор доел картошку и пристроился рядом. Они немножко пошептались, а потом уснули…

Проснулись от грохота. За окнами двигались батальоны шкафов и этажерок, роты трельяжей и диванов, бригады столов и легионы стульев, а также козетки, кушетки, тумбочки и еще множество другой деревянной и пластиковой мебели. Все это двигалось вдоль по улице, сталкиваясь, сдирая друг с друга полировку и устилая асфальт осколками зеркал.

Из подъездов выбегали люди, ошалело рассматривая это странное шествие. Но кое-кто уже сообразил, что к чему, и двое самых предприимчивых ринулись в колонну мебели, отбили понравившийся шкаф и, как он ни отмахивался дверцами, как ни упирался, утащили во двор своего дома, намертво привязали к дереву. И тут все очнулись. Появились веревки, лица людей стали азартными, а руки приготовились хватать.

Это была настоящая охота. Они вытаскивали из колонны стулья и табуреты, тумбочки и деревянные кровати с шутками, прибаутками, вязали их и тотчас же затаскивали в квартиры. Одни уже рубили стульям ножки (чтобы не сбежали), другие разбивали шкаф, а с верхних этажей кричали:

— Выбирай посуше. Чтобы хорошо горело!

А колонна шла вперед и была слишком огромна, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Не так уж много оставалось людей, чтобы причинить ей большой ущерб.

Не обошлось и без призраков. Они устроились на крыше одного из зданий и с хохотом смотрели это бесплатное представление, встречая каждую удачную поимку одобрительным гулом, а когда какому-то дивану все же удалось ускользнуть — пронзительно свистели, как бывалые голубятники.

На другой крыше сидел птеродактиль и, тараща полуослепшие глаза, шипел, расправляя кожистые веера крыльев и собираясь взлететь.

Его заметили. Все мгновенно позабыли о мебели. Кое-кто полез по карнизам, не сводя глаз с этого аппетитного кусочка. По нынешним временам столько мяса — это что-то невероятное.

Несколько человек побежали за оружием, другие тем временем пытались сбить птеродактиля камнями. Но все дело завалили призраки. Один из них перескочил к нему на крышу и что-то гаркнул. Псевдоптица неуклюже взлетела и, кренясь на одно крыло, полетела искать менее шумное место.

Народ опять принялся за мебель. Тут и Прохор вышел на улицу, отловил превосходный буфет, который поначалу Сопротивлялся, но быстро успокоился. Он пришелся им кстати, дров осталось маловато.

А потом к ним ввалился жестикулирующий Профессор и прямо с порога пригласил Прохора на прогулку. Пришлось согласиться, так как Профессор в силу своей рассеянности мог заблудиться в трех соснах. Прохору уже надоело его разыскивать. Гораздо легче сопровождать — ходи за ним, как хвостик, а в нужный момент отконвоируй домой — и дело в шляпе.