„Раз так, — заметила небесная посетительница, — то я хотела бы, чтобы здесь была выстроена часовня, в которой верующий мог бы обращаться ко мне с молитвой“.

Крестьянин ответил: „Но, пресвятая мадонна, я человек бедный, а часовню нельзя построить без денег. К тому же ее необходимо поддерживать. Потому что иметь часовню и не поддерживать ее щедрой рукой — это кощунство и смертный грех“.

Разумеется, такие чувства пришлись по душе посетительнице, она сказала: „Иди, налево в долине стоит деревня такая-то, направо — такая-то, а подальше — еще одна. И все они с радостью соберут деньги на постройку церкви. Ступай туда. Расскажи, что ты видел, и не сомневайся, что получишь достаточно денег и на постройку моей часовни, и на то, чтобы потом содержать ее в надлежащем виде“.

Как ни забавно выглядит такой рассказ, но легенда утверждает, что все так и сбылось. В подтверждение этого предсказания и откровения на том самом месте до сих пор стоит богатая и прославленная церковь мадонны Де Ла Гуардия.

Но, несмотря на то, что эта церковь отличается богатой отделкой и росписями, мне больше всего понравился храм Благовещения. Эта церковь была построена, подобно многим другим, на пожертвования какой-то княжеской семьи и была окончательно восстановлена только после второй мировой войны.

От входных дверей до самой верхушки самого высокого купола церковь Благовещения очень впечатляюще расписана и покрыта не чем-нибудь, а настоящим золотом.

Когда я впервые увидела ее, у меня сложилось такое впечатление, будто я разглядываю огромную эмалевую табакерку, подобную тем, которую я видела в Британском музее среди вещей, когда-то принадлежавших королю Георгу III.

В большинстве богатых церквей встречаются просто изумительные картины — Караваджо, Тинторетто и других известных художников. Но тут же рядом с ними можно увидеть сделанные машинным способом грубо намалеванные изображения слезливых монахов и прочую низкопробную чепуху».

Мэгги с изумлением читала записи дочери. Она и не предполагала, что Джастина так хорошо разбирается в живописи, хорошо знает искусство. Как все-таки хорошо, что она не осталась в Дрохеде, что бы она здесь узнала? Где нанять дешевых работников и как выгоднее продать шерсть? Мэгги снова углубилась в чтение.

«Возможно, что это средство для призывов к народной совести (и карманам) не забывать о душах, находящихся в чистилище.

Но отдельного разговора заслуживает тема о телах умерших.

Большинство граждан хоронят своих умерших сородичей на больших площадках, располагающихся высоко над холмами, на которых расположена Генуя. Это ровные квадратные площадки со сплошь уложенными на них мраморными плитами и памятниками. Часто на могилах горят свечи. Могилы расположены так тесно, что для того, чтобы пройти на другой конец кладбища, приходится ступать по могильным плитам. На меня это произвело какое-то гнетущее впечатление, как будто я шла по телам своих истлевших предков. Правда, итальянцы относятся к этому спокойно и не обращают внимания на подобные, по их мнению, мелочи.

Когда умирает пожилой кавалер какого-нибудь ордена или кто-нибудь в этом роде, например князь, которых здесь хоть пруд пруди, в ближайшем соборе воздвигают возвышение из скамеек. Его накрывают черным бархатом, изображающим гроб умершего, сверху кладут шляпу и ордена. Вокруг возвышения расставляют стулья и посылают приглашение его друзьям и знакомым прийти и выслушать заупокойную мессу, которую служат у главного алтаря, украшенного по этому случаю огромным количеством свечей.

Если умирают или находятся при смерти лица высшего круга, их ближайшие родственники чаще всего, наверное, ради смены впечатлений уезжают куда-нибудь за город, возлагая заботы о покойнике на посторонних и предоставляя им неограниченную свободу действий.

Вынос тела и распоряжение похоронами поручается обычно членам особого братства, которое в качестве добровольной епитимьи возлагает на себя обязанности служения мертвым, выполняя их строго по очереди.

Однако, примешивая к своим религиозным чувствам некоторую гордыню, они облачаются в просторные балахоны до пят и прячут лица под капюшонами с прорезями для глаз. Это одеяние производит жуткое впечатление, особенно от генуэзского синего братства. Впервые встретив их на улице, я была жутко потрясена таким зрелищем и вообще подумала, что оказалась где-нибудь на юге Соединенных Штатов во время шествия куклуксклановцев.

Оказалось — ничего подобного. Это были просто похороны. Но скорее можно было подумать, что это какие-то вампиры, уносящие труп себе на поживу.

Антонио рассказал мне, что этот обычай почти уже не сохранился и соблюдается только потому, что не все представители старинных итальянских родов желают, чтобы их родственники были похоронены обычным скучным способом.

Но мне все это показалось очень неприятным. И неприятным потому, что слишком уж много в этом религиозной фальши. Здесь считают, что такие похороны — это верный способ открыть себе текущий счет на небесах на случай будущих грехов и во искупление прежних.

Когда я рассказала об этом своему собеседнику, старик начал убеждать меня в том, что такой обычай является, напротив, хорошим и полезным, и несомненно приносящим много добра. Он объяснил это тем, что добровольное служение вроде такого бесспорно лучше, чем возлагаемая священником епитимья (не такая уж и редкая), предписывающая столько-то раз вылизать такие-то плиты на полу собора или обет мадонне не носить год или два одежду других цветов, кроме синего. Все тут убеждены, что сверху на подобные вещи взирают с большим удовольствием, потому что синий цвет, как известно, любимый цвет божьей матери. Правда, женщин, посвятивших себя такому подвигу самопожертвования, я почти не встречала на улицах Генуи.

Все-таки религия, несмотря на ее постоянное и назойливое присутствие вокруг, не занимает в умах и душах итальянцев столько места, чтобы священники могли быть довольны.

Мне вообще кажется, что люди в куда менее набожных местах — например, у нас в Австралии — больше верят в Бога, чем здесь, на родине католицизма.

Уж слишком все это строго, а итальянцы — народ, который не может находиться в состоянии благоговейного отношения к Господу. Они предпочтут лучше поспать после обеда, чем сходить в церковь».

«Интересно, — подумала Мэгги, — Джастина никогда раньше не была так резка в оценке итальянцев. А может быть, тогда у нее были другие мерки. Хотя это ее наблюдение любопытно».

«Только пожив какое-то время в Италии и сейчас вернувшись сюда, я поняла, чем отличается южный характер от северного. Сами неторопливые и бесцельные прогулки по улицам города, дремлющего и греющегося на солнце, — это какой-то странный и сладостный сон.

Я поняла, что значит быть скованным ленью, когда сидела на самом высоком и самом веселом из генуэзских холмов — Монтефаччо.

Передо мной в красочном беспорядке лежала вся Генуя, со своими бесчисленными церквями, соборами и монастырями, устремленными в озаренное солнцем небо. А внизу, где начинались крыши, протянулась одинокая стена женского монастыря, построенная примерно так же, как хозяйственные пристройки в больших австралийских усадьбах — по типу галереи с железным крестом в конце. Здесь туда-сюда снуют печальные монахини в темных покрывалах, время от времени останавливаясь, чтобы украдкой бросить взгляд на дремлющий вокруг мир, который, казалось, был совершенно чужим для них.

Меня охватило такое странное чувство, что я поначалу подумала, будто схожу с ума. Таково, наверное, состояние мышки-сони, когда у нее наступает пора зарыться в шерсть своей клетки, или черепахи перед тем, как она закопается в песок на разогретом пляже.

Я почувствовала, что вся покрываюсь ржавчиной. Что всякая попытка пошевелить мозгами будет сопровождаться отчаянным скрипом, что делать решительно нечего, да и не нужно, что не существует человеческого прогресса, движений, усилий, развития — ничего, кроме ничем не нарушаемого покоя. Мне казалось, как будто весь механизм остановился тут много столетий назад и будет пребывать в неподвижности до Страшного суда.