Когда к жаворонарцу бросилась с просьбой о помощи девчонка, которая млела по нему в те дни, когда все они были веселы и беспечны, гуляли в кабаках и флиртовали с девушками, Пантегри решительно пресёк малейшие претензии на особое положение: никакого кумовства! И был горд своей принципиальностью.

Ох, и эти парни его учили жить! Наставляли его как следует справляться с проблемой рока! Говорили об оправданности лёгких отношений. О моральной компенсации за нелёгкое служение дивоярца, поскольку материальное вознаграждение — пошлость! Вот теперь понял Лён, отчего пришлась по душе Пантегри и его друзьям история завоеваний Гаральда Гардрады — этот дикий викинг есть их идеал.

— Мне никогда не смыть с себя этот позор, — сказал Лёну как-то вечером товарищ.

Он уже отказался от имени Алай и предпочитал, чтобы его звали по-прежнему — нисколько не идущим ему и вообще ненастоящим именем Паф.

Назавтра предстояло начинать эвакуацию западной части. После всего того, что было с восточной половиной Сильвандира, народ западной был в ужасе. Завтра утром первые колонны двинут в сторону Бреннархайма и будут идти целую неделю, если не больше.

— Паф, хотел бы ты быть королём своему народу? — неожиданно прорвало Лёна.

— Смеёшься, что ли?

— Спасти хоть оставшуюся половину!

— Я думал об этом, — устало признался друг, — Летал тайком в Дивояр и просил Совет дать нам пустующие земли, хоть самые плохие. Нет, там последние полторы тысячи лет политика строгая: новых земель не занимать!

— И всё же есть такая незаселённая земля — большая, огромная. Больше твоей в десятки раз! Ты не представляешь, что это такое!

И он рассказал другу про свое открытие: эльфийский холм, только не сказал, что когда-то в этом месте произошло. Теперь этого уже не будет: никто, кроме него, не заберётся в хрустальный дворец в горах Кентувиора и не выключит этот мир.

Сначала Паф отказывался верить, потом воодушевился и буквально ожил. Той же ночью он слетал с Лёном к эльфийскому холму, побывал внутри и вернулся, очарованный увиденным. Это было так чудесно, как в сказке. Они вдвоем разработали план как увести народ в это тайное место. Делать это надо непременно ночью, чтобы дивоярцы в свои наблюдательные экраны не увидели, куда исчезает народ Сильвандира. Надо сделать всё за одну ночь, для чего надо будет устроить последний привал рядом с холмом.

— Я буду навещать вас и приносить вести сверху! — блестя глазами от радостного возбуждения, шептал Лён Пафу.

— К чёрту Дивояр! — тихо смеялся Паф. — Я не хочу жить тысячу лет!

Всё получилось на удивление легко и просто. Благодаря Пантегри и его команде, колонны беженцев были выстроены очень аккуратно — ничего лишнего. Городские районы один за другим двигались в путь — слаженно и чётко, совсем не то, что с восточным крылом. По пути к ним присоединялись сельские части, и всё напоминало хорошо разработанную военную операцию. Никто не знал, что до места назначения сильвандирцы не дойдут. Так двигались шесть дней с ночными остановками, и король Алай не отходил от своего народа, постоянно во всем им помогая, подбадривая, наводя порядок и дисциплину.

Уже два дня они двигались без сопровождения летучего отряда жаворонарцев — те улетели жечь деревенские дома. Это Лён сказал Пантегри, что не надо делать это на глазах беженцев, чтобы не увеличивать панику. Тот признал свою ошибку и согласился с магом, которого все уважали в Дивояре, и который был живой легендой. Что и говорить, это здорово сыграло на пользу задуманному делу — чем меньше чужих глаз, тем вернее.

В последнюю ночь Лён открыл перед беженцами проход в подземный мир, и те, невидимые сверху, только под светом луны и звёзд, тихо двинули со всем имуществом и скотом навстречу новой жизни. Там, под холмом, их встретил день, и огромные просторы открылись перед взорами измученных страхом и переживаниями людей. И король Алай Сильванджи повёл свой народ по девственным долинам страны эльфов. Гора за ними закрылась наглухо, но никто не оглядывался в прошлое. Жаль только, не было с ними в это время Лёна — он отправился зарабатывать себе алиби, летая вместе с жаворонарцами над Ворнсейнором и посылая языки пламени в пустующие дома: земли должна быть чистой, когда к ней подберётся граница зоны наваждения.

А перед самым рассветом он сделал то, о чём давно мечтал, да случая не выпадало. В самый тихий предрассветный час, когда тьма всего гуще, и когда спит всякая природная тварь, возник молодой дивоярец одним пространственным прыжком на голой вершине эльфийского холма, а оттуда слетел на своем крылатом жеребце к подножию горы, поросшей мелкой весенней травкой.

Открытое пространство, по которому проходила дорога, огибала холм и уходила на Бреннархайм, было нещадно разъезжено колёсами повозок, и по-весеннему сырая почва хранила глубокие колеи и следы множества ног — человеческих и лошадиных. Следы отчётливо вели к подножию холма и резко обрывались на чёткой линии, откуда начинался подъем в гору. Оставлять всё это просто так нельзя.

Дивоярец неспешно огляделся: на лес, обступающий холм с южной стороны, откуда двигалась зона наваждения. На дорогу, ведущую к Бреннархайму. Потом пошарил в сумке и добыл одну вещицу — старый деревянный гребешок с несколькими выпавшими зубцами. На лице Лёна блуждала загадочная улыбка. Он выломал несколько зубцов и бросил в сторону — прямо на затоптанную почву. В тот же миг из сырой земли пробилось что-то зелёное и принялось стремительно возноситься к небу, утолщаясь и разрастаясь. Огромные, могучие, старые сосны во мгновение ока образовали заграждение перед горой.

Он отломал ещё несколько зубцов и бросил дальше, и снова выросли мощные старые деревья, как будто не одну сотню лет стояли они тут. Тогда дивоярец бросил наземь весь гребешок, и гигантским полукругом встал в окрестностях холма великанский лес, ушёл широкой полосой вдаль, сомкнулся с древними чащобами очарованных земель, поглотил собой дорогу, ведущую в Бреннархайм, и сделал местность непроходимой ни для каких повозок.

Зелёная волна неслась на разорённый Сильвандир, жадно поглощая сгоревшие деревенские постройки, оставленные городки, опустевшие замки. Взрывали на возвышенностях землю пухлые ростки и тут же рвались в небо, разрастаясь в огромные дубы, платаны, грабы. По склонам сбегали смешанные толпы липы и берёз. В укромных уголках селились пышные орешники, рябины, черемухи. Берега рек мгновенно заросли ольховником и ивой. На бывших дорогах встали непроходимой стеной густые пихтовые ряды. Зелёная волна пронеслась почти по всей земле опустевшего королевства и стала затихать у восточного края, всё более мельчая и обрамляясь цветущей черёмухой, конским каштаном, ясенем, клёном. Всё завершилось широкой полосой цветущего шиповника — колючими зарослями которого как будто были языком природы, и она сурово говорила: путь закрыт!

Накануне, до выхода восточной части Сильвандира.

Было уже совсем темно, когда утомлённое сборами и переживаниями население восточного Ворнсейнора успокоилось в своих домах, к дому с лекарской дудкой на вывеске подошла женщина в тёмном плаще, с капюшоном, накинутым на голову, хотя погода была довольно тёплой. Фонари по позднему времени уже не горели, и лица её нельзя было разглядеть. Возле самой двери посетительница осторожно огляделась: не видит ли кто, что она стучится ко врачу? Наверно, очень деликатное дело было у неё, если решилась она в такой поздний час — уже заполночь — искать помощи у лекаря.

На требовательный звон колокольчика вскоре послышались шаги, и недовольный голос произнёс:

— Не принимаю сегодня! Всё уже упаковано к завтрашней отправке.

— Господин Фазиско, мне очень надо, — умоляюще проговорила женщина в дверную щель.

— Ну что за срочность?! — сердился за дверью лекарь, — Роды, что ли у кого? Приспичит же в такое время!

Продолжая брюзжать, он отодвинул пару засовов и впустил ночную посетительницу.