Замыкание пространства, сворачивание его, наслоения новых и новых оболочек — всё это уменьшало видимый объём монстра, созданного живым кристаллом — Бакидой. Тролльчиха понятия не имела, что может делать при помощи тайных энергий Космоса опытный жилец эльфийского осколка. Лён сам впервые видел такую мощь Гранитэли.

Он не сразу понял, откуда к нему явился его конь — Сияр был жив, без всяких признаков повреждений. Это сила Перстня восстановила его!

Как оставила его боль, куда девались раны, как сошла с него грязь и кровь — не заметил! И весь он снова чист, одет. На бедре висит в ножнах подаренный Турайком меч лунной стали, в руке другой — небесный клинок Джавайна. Как будто не было того жуткого боя в яме!

Но где же Финист? Выжил ли собрат? Тревога владела сердцем Лёна, но верить не хотелось, что Гранитэль не сохранила своего рыцаря. Ведь бился сын саламандры один на один, без всякой помощи Перстня с самой Бакидой, которая сильнее Ленды, как ураган сильнее ветра! Ведь по небу били эти каменные наковальни величиною с гору! Ох, князь, не был ли этот бой последним подвигом в твоей борьбе с Судьбой?

И видит он: идёт к нему издалека Сын Саламандры, шагает по истерзанной земле, как будто семимильными шагами движется, похожий на живой огонь. Глаз не заметил, как минул Финист разделяющую его и Лёна пропасть. Как поднялся на вершину разбитого холма — не увидал. И вот стоит он рядом, жив и невредим — протяни руку, и коснёшься. Нет ран на нём, цела одежда. И меч в руке — знакомый меч Джавайна! Глядит на друга-брата Финист — как будто бы издалека, лицо печальное и мудрое. И кажется он как будто нереальным.

Что с тобой? — хочет спросить Лён, но видит, что между ним и князем как будто колышет тонкая, чуть видимая плёнка. Идёт волнами, трепещет.

— Я хотел тебе сказать, мой брат, — заговорил Финист, и странен его голос — как будто прозрачный, далёкий, гасимый эхом. И в то же время близкий, ясный, глубокий.

— Ты должен знать, где ждут тебя все собранные мной кристаллы, — продолжил тот, как будто не замечал замешательства на лице собрата, — Моё жилище ненадёжное убежище для такого опасного сокровища. Ты видишь, брат, что может натворить кристалл в руках алчных и жестоких. Вот так, Румистэль, погибли многие миры из тех, где я собирал осколки Вечности. Не оставляй нашего дела, Румистэль, собери всё и спрячь в тайном месте.

Он говорил, и лик его менялся с каждым словом. С изумлением и ужасом Лён наблюдал как теряется, увядает яркая красота огненного князя. Как бледнеет лицо, и усыхают щёки, как теряют сочный алый цвет его пышные огненные пряди, как выцветают глаза цвета дикой вишни. А преграда между ними меж тем становится всё явственней и ощутимей, и князь словно удаляется, хоть и стоит на месте. И за спиной его как будто мелькают кадры — сияют неземные солнца, пышут пламенем горячие миры, мёртвые пустыни ледяных планет, сменяются тьмы преисподних на огни великих городов, укрытые снегами горы на безжизненные каменные плато — быстрее и быстрее, уже мелькают так, что глаз не может уследить. А Финист ровен и спокоен, и голос его всё так же неизменен, и только облик старится и гаснет.

— Ты найдёшь то, что я собрал, когда пройдёшь через меня. Там оставил я наследие свое. Прощай, мой брат, больше не встретимся с тобой, пока твой путь не приведёт тебя к Вечности.

Яркие глаза Финиста совсем потухли и превратились в прогоревшие угли. Алые волосы теперь седы, как остывший пепел. Вместо меча в худых старческих ладонях — посох. Видение затягивалось дымкой, теряло краски, ускользало. Миры за его спиной прекратили свой сумасшедший бег, и вот лишь седой грифон медленно поднимает тяжёлые веки и смотрит на дивоярца белыми от старости глазами. Старец поднял руку и растаял.

Ошеломлённый, с чувством невообразимой потери, ничего не понимая из последних слов Финиста, дивоярец повёл вокруг себя взглядом, словно пытался убедить себя, что происшедшее с ним, все эти путешествия с потомком Саламандры по мирам лишь приснились ему, и сон был странно ярок и реален.

Что видит он, стоя на холме и обозревая далеко окрестности, по которым только что гулял смертельный вихрь, всё круша и уничтожая?

Все разрушения, что натворила бешеная тролльчиха, как бы затянуло время: река мирно течёт среди зелёных берегов, каменное плато, изрытое прибрежными пещерами, на другой стороне. Зелена трава и цел луг. И лес стоит. И холм. Он пуст — нет ни следа от разрушенного замка, не видно на ровной верхушке его остатков фундамента — тех самых, что видел Лён в своем волшебном зеркале, как будто никогда на этом месте не стояло жилище.

Теряясь в догадках и не веря своим глазам, Лён искал на заросшей невысокой, ровной травкой вершине холма следы каменной кладки. Он же помнил правильные очертания заросшего дёрном и травой фундамента. Не было ничего, всё было пусто.

И тут услышал ржание своего коня: лунный жеребец вытянул шею и кого-то приветствовал взмахами крыльев.

Лён посмотрел в ту сторону и увидал: издалека несутся к нему два всадника на летучих скакунах. Нет сомнения: это дивоярцы.

— Это Брунгильда, — вдруг сказал Сияр.

— Откуда ты можешь знать? — изумился хозяин, разглядывая двух магов, что быстро поднимались к нему по пологой стороне холма — шлемы не дают рассмотреть их лица. Но в походке, в уверенных движениях, в ощутимой силе, несомненно, узнаются дивоярцы.

— Это мой отец — Светанго! — гордо отвечал Сияр. И сорвался с места, и помчался к рослому, прекрасному, с серебряной гривой и хвостом коню. И удивительно: встретились оба, как родные: обнюхались, прижались шеями и принялись так ласково играть, как только могут кони — безгрешные, чистые своими таинственными душами совершенно неземные существа. Едва ли Сияр мог ошибаться — они признали друг друга, это несомненно. Вот и дивоярцы очень удивились, даже остановились, изумлённо рассматривая игры коней. Женщина убрала руку с рукояти меча.

— Кто ты, незнакомец? — спросила она, подходя вместе со своим спутником к Лёну. И сняла свой крылатый шлем.

В первый миг он хотел сказать: здравствуй, Брунгильда! Но тут же и осёкся: эти синие глаза его не узнавали, и это лицо было лицом юной валькирии. Её волосы не пепельные — цвета воронова крыла, а фигура более тонка, но чувствуется в ней большая сила.

Он в замешательстве молчал, но тут снял дивоярский шлем второй человек — мужчина. Едва сдержав вскрик, признал Лён в этом человеке — кого бы? Вольта Громура! Молодого — такого, каким видели его студенты на уроке автопревращений! Невозможно сомневаться: это его смоляные завитки, его смуглая кожа, его глаза! Нет двухцветной бороды, нет чуть заметных морщинок под глазами. И он не узнает своего студента!

— Скажи нам, друг, — заговорил Вольт, быстро обшаривая взглядом фигуру Лёна. — Мы видели здесь что-то странное, чего не можем объяснить.

— Подожди, Вольт, — остановила его валькирия, — мы не знаем, кто этот человек.

— Посмотри, у него на груди знак Дивояра, у него меч нашей стали, его конь — лунный, и он знает твоего Светанго, и Светанго его знает!

Молодой Громур протянул руку и указал на медальон магистра, который вручили Лёну перед его назначением на пост придворного мага Сильвандира.

— Да, вижу, — сдержанно отозвалась Брунгидьда, — но я его не помню. Я не видала этого лица среди наших братьев.

Её синие глаза холодно и испытывающе смотрели на Лёна, его оружие, одежду, медальон, остро проникали в самые зрачки, быстро оценивая его: враг или друг?

— Мы наблюдатели, — наконец, сказала она, — и обнаружили нечто странное в этом месте, но не могли толком понять, что происходит. Видно только, что в зоне происходит что-то странное, словами не передать! Как будто земля и воздух затанцевали, задрожали, пошли волнами! Мы решили, что эти искажения — начало нового прорыва. А у нас, как назло, все боевые части стянуты на другом фронте. Мы думали, тут тоже началось вторжение, а позвать на помощь было некого — вот и кинулись вдвоем, хоть разобраться в обстановке. Но, кажется, всё мирно и тихо — ложная тревога. Ты видел здесь что-нибудь, незнакомец?