Бумажка на кончике хвоста поползла по полу.

Пушок остановился, удивлённо посмотрел назад. Вильнул хвостом. Бумажка взметнулась над головой.

Котёнку это показалось забавным. Он изогнулся, ударил лапкой по бумажке и радостно запрыгал на месте.

Котёнок вертелся, как вьюн, махал хвостом, раскрывал рот, чтобы укусить Петину шпаргалку. Но достать до кончика хвоста никак не мог. Это сердило его. Пушок бегал взад и вперёд, не сводя глаз со странного бумажного бантика на хвосте.

— Вот глупый, — недовольно шипел Петя и снова ласково звал котёнка: — Сюда, Пушок, сюда!..

Пушок почувствовал запах вкусного и двинулся к Пете.

Но шуршание бумажки вновь отвлекло его. Он тут же забыл и о Пете и о колбасе. Закружился на одном месте. Затем лёг на спину. Задёргал лапами, стал играть бумажкой, которая должна была спасти Петю.

Но не спасла: в коридоре уже заливался звонок.

Все мы к этому времени успели решить задачку и весело наблюдали, как резвится на полу котёнок.

Лишь Пете Кулёмину было не до смеха. Он больше не смотрел на Пушка.

Александр Фёдорович подошёл к нашей парте, заглянул в Петину тетрадку и покачал головой:

— Выходит, с одними носами остался…

Мы писали диктант. Старались изо всех сил.

Диктант был трудным-претрудным. Не поймёшь, где точку ставить, а где — запятую. Я даже вспотел от умственного напряжения.

Урок тянулся, как пружина. Думаешь — конец, а он всё растягивается и растягивается.

Когда Александр Фёдорович закончил диктовать, мы облегчённо вздохнули.

— Ещё одну минутку, и я бы умерла от разрыва сердца, — пропищала Зина Синицына.

«Хорошо Петьке! — подумал я. — На диктант не явился. Сидит, наверное, дома и в потолок поплёвывает. А мы тут потеем…»

Но я зря позавидовал Пете. Оказалось, что он в ещё более страшном положении. Об этом сказал Александр Фёдорович:

— Только что Петин папа приходил. У Пети повысилась температура. Он лежит больной и всё время бредит.

— Больной и вдруг бродит? Непонятно! — недослышала Зина Синицына.

— Ты что — глухая? — с издёвкой спросил Сеня Куликов. — Не бредит, а бродит. Фу-ты! Не бродит, а разную чепуху несёт.

Я очень испугался за Петю. После уроков помчался к нему домой.

Петя лежал под тремя одеялами и еле-еле дышал. Глаза недвижно смотрели в потолок.

На стуле, рядом с кроватью, я увидел пузырёк с йодом и раскрытую коробку из-под витамина С. Пузырёк не тронут, а в коробке пусто. На полу валяется жёлтый горчичник. Когда-то, ещё в детском саду, мне всю спину сожгли этой ядовитой бумажкой. До слёз стало жалко беднягу Петю. Сколько надо мужества, чтобы вынести такую пытку!

Я вспомнил, как со мной однажды разговаривал доктор, и спросил у Пети:

— Пульс работает?

Петя замотал головой, промычал что-то неопределённое и стал трястись как в лихорадке. Стучал зубами, бился затылком о подушку, дрыгал ногами под одеялом. Затем судорожно потянулся к пузырьку. Пузырёк упал на пол. Я поднял его, осторожно положил в дрожащую Петину руку. Пузырёк снова выскользнул. Я опять поднял, но и на этот раз ослабевший Петя не удержал его. Я раз десять поднимал пузырёк.

— Ты, Петя, совсем-совсем больной. И ненормальный, — посочувствовал я. — Собрался йод пить. Фу! Разве нормальные пьют? Йод — самая настоящая отрава.

— Зачем же тогда поднимал? Я бросаю, а ты поднимаешь, Отравить хотел? Да? Друг называется!

— Да ты, оказывается, и нормально говорить можешь! — обрадовался я. — А нам сказали, что ты всё время бредишь.

— Факт! — подтвердил Петя. — Стоит заснуть — бред начинается. Бормочу что-то. А что — сам не пойму. Хочешь послушать? Я сейчас засну, а ты слушай. Потом мне расскажешь.

Петя закрыл глаза, засопел. Потом беззвучно зашевелил губами. Потом тяжело вздохнул. Потом замахал руками. Потом забубнил:

— Киш ты! Киш ты!.. Ала-башлы… Курлы-мурлы… Зигзаг… Кара-кум, кара-кум, кум-кура… тар-тарары… трамтарарам… курлы-мурлы…

Он ещё долго бредил на непонятном языке. Потом открыл глаза, потёр их кулаком и сладко потянулся:

— Ну как? Слушал мой бред?

— Бред что надо! — похвалил я. — Нормальному человеку такое ни за что не придумать. На каком это языке?

— А я откуда знаю! Я же во сне себя не слышу. Само собой получается. Повтори, что я бормотал.

Я напряг всю свою память и повторил.

— Действительно, здорово получилось! — обрадовался Петя. — Это у меня лихорадочный бред, а вчера вечером был припадочный. Ещё чище!

— Не врёшь?

— Вот те на! Спроси у отца. Он даже сказал, что моё место в психиатрической лечебнице. Это тебе не фунт изюма! Не веришь? Посмотри температуру.

Петя порылся под одеялом и достал градусник. Сначала сам посмотрел, потом мне дал.

Блестящая полоска на шкале застыла у цифры тридцать девять и три десятых.

— Такая температура далее в больнице редко бывает, — пояснил Петя. — Разве только у умирающих. Я так заболел, что не знаю, когда и поднимусь. Наверное, до конца четверти дотяну.

— Тогда тебя на второй год оставят.

— Больных не оставляют. Их жалеют. Ты думаешь, хворать легко? Потруднее, чем уроки учить.

В комнату вошёл Василий Арсеньевич, Петин папа. Взял у меня градусник, глянул на шкалу и ахнул:

— Температура подскочила. Выше некуда.

— На градуснике сорок два градуса, — жалобно простонал Петя. — Ещё есть куда подскочить.

— Сделай такую любезность, Миша, — вежливо попросил меня Василий Арсеньевич, — сбегай за фельдшером.

Надо спешить. Иначе Пете каюк. Я пустился бежать во всю мочь.

Акима Марковича я знаю с прошлого года — он у нас кошку лечил.

Я застал его во дворе. Он колол дрова.

— Беда! — выпалил я. — Срочно к Кулёминым!

— Что стряслось? — Аким Маркович высоко замахнулся топором. — Бурёнка подыхает?

— Какая там Бурёнка! У Пети тридцать девять и три десятых.

— А я-то при чём? Пете доктор нужен, а я — ветеринар. Не по адресу обратился, Мишенька.

— Ветеринар разве не доктор?

— Доктор, но, как говорится, коровий. Животных, Мишенька, лечу.

— Эх! Вот загвоздка!

— Ступай к фельдшеру Куприянову. Он вон там, за оврагом, живёт. Куприянов Пете в один миг силы вольёт. Ну а как, Мишенька, твоя кошка поживает?

— Кошка здорова как бык. А вот Петя мучается. Ну я побежал…

— Беги, беги скорее. Не задерживаю. Мурке, Мишенька, поклон передай. Чуть что — неси сразу ко мне. Это по моей части.

Странный человек этот Аким Маркович! К нему кошки, как к девчонкам, льнут. И коровы его слушаются, как пастуха. Он всегда с быками да коровами. А до Пети ему и дела нет. Как будто бы Петя хуже коровы.

Доктор Куприянов — вот это человек!

Я застал его за ужином. Он не стал меня долго расспрашивать, что да как. Перестал хлебать щи, отодвинул тарелку и взял докторскую трубку. Натягивая на ходу халат, быстро пошёл за мной.

— Высокая у Пети температура? — беспокоился врач.

— Выше некуда! Тридцать девять и три!

— Скверный признак. Бредит?

— Еще как! На иностранном языке!

— Да, видно, плохи дела у Пети. Первым делом нужно сбить температуру…

Мы так спешили, что даже собаку обогнали. Собака выбежала из подворотни, тявкнула и, не догнав нас, с высунутым языком улизнула обратно.

В Петину комнату мы ворвались не постучавшись, он и глазом моргнуть не успел. С перепугу, а может, от страшной боли Петя с головой нырнул под одеяло. Лишь стриженая макушка сверкнула.

— Проверим температуру, — сказал доктор Куприянов. — Где градусник?

Градусника не было ни на стуле, ни на подоконнике, ни у Пети под мышкой.

— Он у него под одеялом, — догадался я.

— Кто же держит градусник под одеялом? — усомнился доктор. — А ну посмотрим…