В то же время границы классов и сословий в этот период на Филиппинах прорисовываются достаточно четко. В представлении самих филиппинцев общество того времени было трехсословным. Это были «благородные» (по-тагальски — махарлика), «свободные простолюдины» (тимагуа) и зависимые (алипинг). Отдельного жреческого сословия на Филиппинах не сложилось. В то же время сословие алипинг (зависимые рабы) делилось на две основные категории: алипинг сагигилир (собственно рабы, которые не имели никакой собственности и работали в доме или на полях хозяина, они были в полной власти хозяина, который в любой момент мог их продать) и алипинг намамахай (крепостные, которые имели свой дом и хозяйство и были обязаны отдавать своему хозяину часть урожая, обычно половину, служить ему гребцами и выполнять другие работы; они свободно наследовали и отчуждали свою собственность и землю. Их нельзя было ни продать, ни превратить в рабов) [107, с. 4].
Существовали и промежуточные социальные состояния: так, сын свободного человека и рабыни считался рабом наполовину, его дети от брака со свободной женщиной — рабами на одну четверть и т. д. Такие частичные рабы, а также алипинг нама-махай могли внести выкуп и стать свободными. Полные же рабы права выкупа не имели.
Источником зависимости служили как внутренние войны, так и долговая кабала. Как сообщает испанский конкистадор Мигуэль де Лоарка, «если одалживают рис, и год проходит, а долг не уплачен до посева… то на второй год сумма долга удваивается, а на третий год — учетверяется» [107, с. 5].
Такой высокий процент роста был связан со слабой развитостью обмена внутри филиппинского общества. В то же время внешняя торговля на Филиппинах была довольно развита уже в XIII в. Филиппины в это время торговали не только со многими странами Юго-Восточной Азии, но и с Китаем. Писавший в 1225 г. китайский географ Чжао Жу-гуа гак описывает торговлю с филиппинцами: «Когда торговые суда бросают якорь, они останавливаются против места торговли. После того как корабль погружен, туземцы свободно его посещают. Вожди имеют обычай носить белые зонтики, поэтому торговцы предлагают им эти зонтики в дар.
Торговый обычай у этих диких торговцев таков: они собираются толпами и приносят корзины с товарами. И если (китайские купцы. — Э. Б.) их даже не знают или едва могут узнать людей, которые уносят товары, все равно потерь не бывает. Дикие торговцы после этого перевозят эти товары на другие острова для обмена и, как правило, проходит восемь или девять месяцев до их возвращения, пока они рассчитываются с купцами на корабле добытыми товарами» [104, с. 159–160].
Китайцы вывозили с Филиппин воск, жемчуг, перламутровые раковины, древесную смолу, ткани из волокна абаки, бетель, кокосовые орехи, тропические фрукты, а ввозили изделия из фарфора, стекла, керамику, бумагу, золотые украшения, оружие [32, с. 16]. Археологические раскопки в центре Манилы вскрыли 70 филиппинских захоронений с богатейшим набором китайского фарфора и керамики. С XIII в. местная расписная ритуальная керамика вообще вытесняется китайской — лучше обработанной и богаче орнаментированной [32, с. 16–17]. Во второй половине XIV в., как установила советский историк Ю. О. Левтонова, торговля Филиппин с Китаем несколько ослабла за счет расширения торговых связей с материковыми государствами Юго-Восточной Азии — Сиамом, Кампучией и Вьетнамом. Но с начала XV в. китайцы вновь захватывают гегемонию в филиппинской внешней торговле [32, с. 17].
К моменту прибытия испанцев на Лусоне и в других районах Филиппин существовали китайские торговые общины. В то же время в области культурных связей Филиппины более тяготели к Западу, к странам так называемой индианизированной, а затем исламской культуры. Правда, влияние первой не было особенно глубоким. Китайский путешественник XIII в. видел на Филиппинах медные изваяния Будды, но местное население не могло объяснить ему, что они значат [21, с. 14]. Видимо, ин-дуистско-буддийская культура не успела пустить прочных корней в этой стране. Однако к моменту прихода испанцев на Филиппинах уже существовала письменность, основанная на алфавите индийского типа, а в состав тагальского языка вошло около 340 санскритских слов [288, с. 84–85]. «Склонность островитян к чтению и письму настолько велика, что нет почти ни одного мужчины или женщины, которые не могли бы читать и писать свойственным Манильскому острову шрифтом», — сообщает один испанский миссионер [288, с. 27]. «Даже если это утверждение относится к феодальному сословию наиболее развитых княжеств, — писал академик А. А. Губер, — то подобной грамотностью вряд ли могли похвастаться даже господствующие классы европейских стран XV–XVI вв.» [21, с. 19].
Вслед за письменностью уже в XIII в. на Филиппинах появляется писаное право. Древнейший дошедший до нас судебный кодекс с острова Панай относится к 1250 г. В сохранившейся части этого кодекса имеются следующие статьи, рисующие социальные отношения на Филиппинах в XIII в.:
«1. Сознательный отказ работать на полях или сажать что-нибудь для поддержания жизни — самое серьезное преступление, которое заслуживает сурового наказания:
а) ленивый человек должен быть арестован и продан богатой семье как раб, чтобы его там научили работе в доме и на полях;
б) позднее, когда его научат работать и любить свою работу, его следует вернуть в семью. Сумму, заплаченную ему, следует вернуть и его будут считать не рабом, а свободным человеком, который перевоспитался и желает жить плодами своих трудов;
в) если потом выяснится, что он ничуть не исправился и что он тратит свое время в праздности, его следует снова арестовать и послать в лес. Пусть ему не разрешают общаться с другими членами общины, ибо он подает дурной пример.
2. Грабеж любого вида подлежит суровому наказанию. У вора следует отрезать пальцы.
3. Только тот, кто может поддерживать семью или несколько семей, может иметь более одной жены и столько детей, сколько может прокормить:
а) бедная семья не может иметь более двух детей, ибо она не может поддерживать и воспитывать должным образом большее число детей;
б) детей, которых родители не могут содержать, следует убивать и кидать в реку.
4. Если человек имеет ребенка от женщины и он ее бросит, так как не хочет жениться на ней, этого ребенка следует убить, так как женщине без мужа трудно содержать ребенка;
а) родители этой женщины должны лишить ее наследства;
б) деревенские власти должны разыскать этого человека, и, если он по-прежнему будет отказываться жениться, его следует казнить… Отца и ребенка следует похоронить в одной могиле»
[288, с. 119–120].
Таким образом, в древнейшем письменном кодексе Филиппин на первом месте стояла жесткая дисциплина подневольного труда, которую только что родившееся классовое общество впервые стало навязывать трудящимся массам. На втором месте стоит охрана частной собственности, также только что народившейся. Охрана достаточно суровая (отрубание пальцев), но в XV–XVI вв. воров станут попросту казнить. Наконец, кодекс ясно указывал на существование бедных и богатых. Богатые могли иметь сколько угодно жен и детей, для бедных же размер их семьи жестко ограничивался их экономическими возможностями.
Значительно большее влияние (по сравнению с индуистско-буддийской культурой) на Филиппины оказал ислам, который стал проникать сюда уже в XIV в. В 1380 г. в государство Сулу прибыл первый мусульманский миссионер Карим-уль-Макдум (по преданию, это был араб из Мекки, прибывший сюда через Малайю, тогда еще в основном языческую). Он построил первую мечеть в городе Симупуле [63, с. 24; 288, с. 99].
В 80-х годах XIV. в. военная мощь государства Сулу, так высоко оцененная Ибн Баттутой сорок лет назад, явно пошла на убыль. Как это обычно бывает в молодых варварских государствах (возьмем, например, Сукотаи в последней четверти XIII — первой половине XIV в.), за быстрым взлетом и огромным территориальным расширением наступил столь же быстрый спад. Общество искало новые, более адекватные формы для создания прочного классового государства. Поэтому, когда около 1390 г. на Сулу прибыл раджа Багинда (мусульманский князь из Минангкабау на Суматре) с войском, он довольно легко захватил верховную власть и сделал ислам государственной религией [288, с. 99]. И это произошло не потому, что он, согласно преданию, располагал огнестрельным оружием, о котором не слыхивали в этих местах, а потому, что сулуанское общество было уже внутренне готово к принятию новой классовой религий, и достаточно было не слишком сильного толчка, чтобы этот переход совершился.
