В 1178 г. китайский географ Чжоу Цюй-фей в своем произведении «Лин-вай Дай-да» писал: «Из всех богатых иностранных земель, которые обладают великим множеством драгоценностей и разных товаров, всех превосходит царство Та-ши (арабов) за ним следует Шо-по (Ява), а на третьем месте Сан-фо-ци (Шривиджайя)» (цит. по [104, с. 23]). Но резкое усиление притока заморских товаров, как это обычно бывает в феодальных государствах, вызвало, в свою очередь, рост материальных потребностей яванских феодалов. Чтобы добыть средства на покупку неслыханных ранее предметов роскоши, они еще более усилили налоговое давление на крестьян и ремесленников, что не могло в конечном счете не привести к социальному взрыву. В стране назревала крестьянская война.
Положение в государстве Кедири осложнялось еще подспудной, но ожесточенной внутриклассовой борьбой в среде самих феодалов. Светские феодалы (и в первую очередь центральная власть во главе с королем Кертаджайей) с завистью смотрели на огромные богатства индуистской и буддийской церкви, накопившиеся в течение веков, мечтали прибрать их к рукам. С момента возникновения классового общества на Яве и вплоть до XIII в. большая часть прибавочного продукта, выколачиваемого из крестьян, омертвлялась в виде грандиозного храмового строительства, а также шла на содержание многочисленного духовенства. Теперь такая церковь стала слишком дорогостоящей для яванского государства.
В средневековой яванской хронике «Параратон» этот конфликт нашел отражение в следующей живописной истории. «Волей провидения случилось так, что Его Величество Данг-данг-Гендис (Кертаджайя) заявил духовным владыкам Дахи (Кедири. — Э. Б.): „Священники шиваитского и буддийского культов, почему вы мне не оказываете божеских почестей, ведь я Бхатара Гуру (Шива. — Э. Б.)“. Все священники, которые находились в Кедири, ответили единогласно: „Ваше Величество, никогда еще не бывало, чтобы священник оказывал божеские почести королю“. Так ответили все они. На это Дангданг-Гендис возразил им: „Если этого не бывало до сих пор, это произойдет теперь. Если вы сами до сих пор не увидели мою божественную силу, я вам сейчас ее покажу“. И он поставил копье на землю и уселся на кончике его, сказав: „Глядите, священники, как велико мое чудесное могущество!“ А затем он явился им с четырьмя руками и тремя глазами подобно Бхатаре Гуру. Но священники Дахи и тогда не воздали ему почестей, а оказали ему сопротивление и бежали в Тумапель, чтобы поступить на службу к Ангроку» (цит. по [246, т. II, с. 91]).
Западные историографы не смогли разобраться в сути этого конфликта. Даже такой маститый голландский историк, как Б. Схрике, ограничился замечанием, что если подобный конфликт вообще имел место в действительности, то это свидетельствует только о том, что Кертаджайя был душевнобольной, страдал мегаломанией [246, т. II, с. 92]. На самом деле, Кертаджайя, конечно, был вполне нормален. Его экстравагантное, по понятиям даже того времени, требование имело отчетливую материальную цель. Став главой обеих яванских церквей, он получил бы возможность распоряжаться их богатствами и тем укрепить свою слабеющую власть.
Так же совершенно не понятна осталась для западных и индонезийских историков социальная роль, которую сыграл упомянутый Кен Ангрок, сменивший Кертаджайю на восточно-яванском троне. Только один современный индонезийский историк Сламетмульоно с некоторым удивлением отмечает, что «… приход простолюдина к власти можно считать великой революцией в древней истории любой страны, а в особенности на Яве, где аристократия господствовала в течение многих веков. Идея, что только аристократ или член королевской семьи может управлять страной, была основополагающей в древнеяванском обществе. Революционное событие — приход Кен Ангрока к власти было совершенно немыслимым в глазах древнеяванского общества» [249, с. 7]. Но на этом месте Сламетмульоно останавливается и не пытается идти дальше — понять, почему это «немыслимое» все-таки произошло.
Между тем этот «немыслимый» факт становится вполне понятным, если его рассматривать в свете конкретной исторической обстановки на восточной Яве в первой четверти XIII в. Конечно, средневековым яванским хронистам, в свою очередь, казалось немыслимым назвать вождем крестьянского восстания основателя династии, правившей на Яве более 300 лет (1222–1527), поэтому личность Кен Ангрока окутана в средневековых источниках сильным туманом мифологии, но кое-что разобрать все же можно.
Прежде всего, обращает на себя внимание само имя этого персонажа. Кен Ангрок («тот, кто ниспровергает все»), имя редкое и, пожалуй, уникальное в индонезийской ономастике, но вполне подходящее вождю социального переворота. Кроме того, рассказ о нем изобилует точными географическими названиями (ничем не примечательных в другом отношении) деревень, в которых действовал Кен Ангрок (этот факт, кстати, полностью опровергает версию о вымышленности этой личности).
Итак, что мы можем конкретно извлечь из источников о жизни и деятельности Кен Ангрока? Родился он, согласно яванской поэме XIV в., в 1182 г. [227, т. III, с. 45]. Летопись «Пара-ратон» добавляет, что родился он в деревне Пангкур, находившейся на территории древней яванской области Тумапель к востоку от р. Брантас [249, с. 12[. Впрочем, летописцы и поэты тут же начинают улучшать образ своего героя. Мать Кен Ангрока, крестьянка Кен Ндок родила его, дескать, не от своего законного мужа Гаджа Пары, а от бога Брахмы. Кроме того, за подвиги благочестия, совершенные Кен Ангроком в прежнем существовании, в него теперь воплотился бог Вишну. Не остался в стороне и третий член великой индуистской троицы — Шива. Он тоже воплотился в Кен Ангрока, хотя и не ясно, при каких именно обстоятельствах. Нет никакого сомнения, что все эти легенды были в ходу еще при жизни Кен Ангрока. Средневековые крестьянские войны, как учат классики марксизма, как правило, выступают под религиозной оболочкой, и данный случай не является исключением.
Достоверным можно считать, что Кен Ангрок был сиротой (его отца якобы поразили боги за неверие в непорочное зачатие его жены) и с детства пас буйволов в родной деревне у богатого крестьянина Лембока. Уже в ранней юности в нем, согласно летописи, проявились черты крайне динамичной и даже асоциальной личности. Так, он дважды проигрывал скот Лембока в кости, и хозяин его, наконец, выгнал. Впрочем для нас не столь важно, реален ли этот эпизод. Важно, что этот и многие другие эпизоды буйного поведения Кен Ангрока, о которых, кстати, повествуется без всякого осуждения [249, с. 12], хорошо ложатся в схему эпоса о народном герое (Геракл, Василий Буслаев и многие другие), которому наряду с его чисто героическими качествами присущи черты «чрезмерности», перехлестывающей через край силы. Вынужденный перебраться в деревню Каруман, Кен Ангрок знакомится с профессиональным игроком Банго Сампораном. Последний, пораженный яркой личностью юноши, усыновляет его, а позже становится его соратником. Семья Сампорана, однако, не приняла Кен Ангрока, и он был вынужден перекочевать в новую деревню Саганггенг. Здесь он сдружился с сыном деревенского старосты Титой и вместе с ним стал обучаться грамоте у сельского учителя [249, с. 13].
Однако, освоив грамоту, Кен Ангрок не стал пробовать свои силы в духовной или чиновничьей карьере. Вместе с Титой и группой других сверстников он соорудил небольшую крепость возле большой дороги к востоку от Саганггенга и стал грабить проезжающих купцов. Вскоре власти Тумапеля объявили его «врагом общества» и послали против него войска. В такой форме летопись описывает первый всплеск народного сопротивления, который суждено было возглавить Кен Ангроку.
Вынужденный скрываться после разгрома своей крепости Кен Ангрок долго переходил из одной деревни в другую в поисках убежища. Наконец, ему удалось устроиться в деревне Турьянтапада учеником ювелира Мпу Палота. Отправившись по его поручению в соседнюю деревню, он опять вступил с кем-то в конфликт, убил обидчика и был бы растерзан толпой, если бы голос бога с кеба не остановил его преследователей, объявив, что Кен Ангрок его сын [249, с. 13–14]. Рациональное зерно этого рассказа, видимо, заключается в том, что именно здесь, в Турьянтападе Кен Ангрок пришел к мысли объявить себя своего рода мессией, воплощением верховного бога и тем самым сделал первый шаг к тому, чтобы стать вождем общенародного восстания на восточной Яве.
