Несмотря на то что к этой травле я не был причастен, я чувствовал себя неловко по отношению к Александру, которого глубоко уважал. К сожалению, этот прекрасный игрок, который мог бы принести еще массу пользы ЦСКА и сборной, оказался жертвой не только тренерских амбиций, но и общего идиотского подхода, преобладавшего в советском спорте: как только игроку «стукало» тридцать, вокруг него немедленно начинали ходить разговоры о завершении карьеры.

 Возможно, занятия спортом на высоком уровне после 30 лет не вписывались в официальную догму «любительского» спорта в СССР, но скольких же искалеченных судеб стоила такая стратегия! Сейчас во многих видах спорта, даже в циклических, где физическая мощь и выносливость особенно важны, сильнейшие спортсмены выступают чуть ли не до 40 лет, что же говорить об игровых видах, где в сравнении с «физикой» особенно неоценимое значение имеют опыт и психологическая устойчивость!

 В первое время моего пребывания в ЦСКА наиболее тесные взаимоотношения у меня были с другим ветераном — Геннадием Вольновым. В значительной степени он был для меня образцом, своеобразным «дядькой», за что я навсегда сохраню благодарность. Тем более, что обстановка в команде была не из лучших. Игроки разбились на группировки, главной из которых была собранная Арменаком коалиция «попутчиков», в основном из баночников с 8-летним стажем. Способы, которыми главный тренер собирал «коалицию», были различными. Помимо прочего он использовал и свои незаурядные задатки бизнесмена. Некоторые игроки за счет его финансовой поддержки жили в ту пору весьма неплохо.

 «Основными» в этой группе были разыгрывающий Александр Кульков и легкий форвард Вадим Капранов. С ними у меня отношения как-то сразу не сложились. К сожалению, напряженность на какой-то момент выплеснулась и на площадку. Это произошло после того, как Капранов попытался «застолбить» за собой «каноническую территорию» на площадке. Как-то раз, после того, как я в игре прошел в левый край, формально являющийся позицией третьего номера, он вполне серьезно заявил мне: «Левый край — мой, ходить сюда не надо».

 Удивившись (все-таки баскетбол — это не настольный хоккей) и разозлившись, я ответил: «Значит, твой — левый? Ну, тогда мой — правый». И после этого передач от меня «властелин левого края» долго не получал.

 В конце сезона после победных игр с ленинградским «Спартаком», принесших команде титул чемпиона СССР (для меня — первый из одиннадцати), Капранов и Кульков подошли ко мне с поздравлениями: «Серега, с тобой приятно играть». «А мне с вами — нет!» — было моим кратким и честным ответом.

 Конечно, до маразма это «деление краев» не доходило; в игре интересы команды всегда преобладали над личными амбициями. Но именно тогда, вероятно, стал формироваться стереотип о моем «непростом характере». Нужно признать, я и вправду годами не общался с партнерами по клубу — приезжал на базу, тренировался, играл, ограничиваясь кивком в раздевалке в качестве приветствия или прощания. На самом деле я просто не захотел «разборок» и дрязг и, как это делал не раз и раньше, ушел в себя, получив за это штамп — «высоко мерный».

 Это определение всегда казалось мне странным. Ладно, я с вами не пью, не играю в карты и не хожу по девкам — значит, я высокомерен? Действительно, я мог отказать в интервью журналисту, бывал нелюбезен. Однажды я отказался от ранее обещанного интервью «самой» Нине Ереминой, которая была тогда основным баскетбольным комментатором, и она надолго обиделась. Но это было после неудачной игры, и я сожалею об этом. Как спортсменка высокого уровня в прошлом, неужели она не могла меня понять?

 По натуре я волк-одиночка. Еще с детства я чувствовал себя комфортно только наедине с собой. Сталкиваясь с первыми детскими «подставами» товарищей, я предпочитал не выяснять с ними отношения, не прогнозировать их поступки на будущее а просто. оставаться одному. Так мне было комфортнее. Я способен был часами в одиночку стучать мячом во дворе. Позднее это реализовалось в очень полезную для спортсмена привычку и способность тренироваться индивидуально, не под присмотром тренера или товарищей по команде.

 Во время пребывания в «Лестехе» жизнь по-настоящему открыла мне глаза на межличностные взаимоотношения. Ничего, кроме желания и готовности усилить новую команду, принести ей пользу, при этом развиваясь самому, в моих намерениях по приезде в Москву не было, однако с распростертыми объятиями меня никто не принял. «Получив по ушам» в новом коллективе, я в первый раз по-настоящему замкнулся в себе. Приятелей в баскетбольной среде у меня не появилось, а за пределами баскетбола у меня было слишком мало времени. В ЦСКА, став одним из лидеров, я тоже не приобрел ни с кем товарищеских отношений.

 Мои молчание и отстраненность были выражением протеста против несправедливости, непорядочности, с которыми я сталкивался. Думаю, это была достаточно безобидная форма протеста, изобилием которых советские спортсмены похвастаться не могли. Собственно, и пьянки игроков, помимо функции снятия чудовищных стрессов, возникали в основном как протест, демонстрация несогласия с линией «партии и правительства». Как выстраивать отношения с окружающими — личное дело каждого, и я тоже оставляю за собой такое право. Все, что могу еще раз сказать, штамп о моем высокомерии и презрении по отношению к окружающим — глупость.

 Впрочем, на каком-то этапе меня перестало волновать мнение окружающих о моей персоне. Поэтому неудачное «вхождение» в коллектив армейской команды меня нисколько не разочаровало. После «Лестеха», после «Уралмаша» и особенно после сборной Гомельского эти «проблемы» показались мне семечками. Я знал, что пришел в ЦСКА не дружить, тем более с кем-то против кого-то, а становиться суперигроком, добиваться супер результатов.

 В ЦСКА я быстро понял, что это сверхпрофессиональная команда, в которой личные взаимоотношения между игроками не имеют значения. Мы никогда не дружили семьями, сама команда не была «семьей», но это не мешало нам быть монолитом на игровой площадке. Команда была заряжена на наивысшие результаты, в ЦСКА приходили, чтобы становиться лучшими. Если ты не был готов быть лучшим и ежедневно на тренировках и в играх доказывать эту готовность, команда тебя отторгала. Ни комсомольские собрания, ни общие пьянки и приключения, ни наличие обстановки «команды-семьи», как это бывало в некоторых других клубах, эту проблему в ЦСКА не решали. В отличие от всех прочих команд, в ЦСКА всегда была доминанта цели и результата.

 Обстановки «семьи» в команде и вправду не было, в любви мы друг другу не признавались, наоборот, случались и трения. Но все это немедленно забывалось на площадке. Мы тренировались и играли по- мужски, работали всерьез, без показухи. Сам факт твоего поступления в ЦСКА как бы по определению значил, что ты сформировавшийся суперпрофессионал, знающий, в чем твоя цель, без лишних эмоций и воздыханий решительно идущий к победе, к самым высоким результатам. Мы были запрограммированы на победу. Обстановка в команде была чемпионская.

 Кстати, несмотря на существовавшую дистанцию, наличие возрастной субординации и уважения, дедовщины в команде не было.

 В ЦСКА и сборную страны попадали только сильные духом, амбициозные люди. Личные амбиции, которые следовало доказывать в игре, были и у меня самого. Считаю, что моей сильной стороной было то, что я все делал молча и не выяснял отношение ко мне товарищей по команде, а тем более соперников. В то же время, отвечая на традиционные упреки в индивидуализме, могу сказать совершенно честно — успехи команды всегда были для меня на первом месте. Если для победы команды оказывались достаточными 2 моих очка, я готов был забить 2, если нужно было 50, я расшибся бы в лепешку, чтобы забить 50.