К поиску пропавшей четверки были привлечены большие силы, и первого из них, Яремчука, удалось обнаружить достаточно быстро, в пять вечера. Сотрудник одной из шести поисковых бригад, участвовавших в прочесывании Северо-Запада, показал в регистратуре госпиталя «Скорой помощи» четыре фотографии. На одну из них ткнули пальцем: «Да, этот мужчина был доставлен в госпиталь экипажем «скорой помощи». Да, в половине первого дня…» Яремчук находился в реанимационном отделении с диагнозом «инфаркт миокарда». Не прошло и часа, как Гаршин лично допрашивал бригаду «скорой», доставившей Яремчука в госпиталь. Результаты оказались неутешительными. Какие-то сердобольные прохожие обратили внимание на человека, сидящего в странной позе на лавочке во дворе одного из домов на улице маршала Жукова и позвонили в «скорую». Фамилий и имен, естественно, узнать не удалось. Осмотр этого места и опрос жителей результатов не дал.

Гаршин и Орлов на основе этого случая сделали свои выводы и сузили круг поисков. Поисковики принялись прочесывать все медучреждения и городские морги. Незадолго до полуночи были найдены еще двое – Садовский и Мелентьев. Первый из них, как удалось выяснить у сотрудников милиции, доставивших его в больницу, стал жертвой хулиганского нападения. Преступникам удалось скрыться. Мелентьев попал в больничные покои через вытрезвитель, сотрудники которого обнаружили у поступившего к ним мертвецки пьяного мужчины травму черепной коробки. Рано утром был найден последний из этой четверки – Кисурин. Полковник стал жертвой собственной неосторожности, не справившись с управлением машиной на скользкой дороге. Авария случилась на въезд в Александров. Машина разбита вдребезги, сам полковник удачно отделался лишь незначительными травмами и сотрясением мозга. Что делал полковник Кисурин в Александрове, сотрудникам КГБ выяснить так и не удалось.

В пять утра Чернов собрал у себя совещание в узком кругу и подвел первые итоги. Эти четверо были опытными кадровиками, причем работали они в разных главках. Установить, что в действительности произошло с этими людьми, пока не удалось. О таком совпадении, как несчастный случай сразу с четырьмя офицерами центрального аппарата КГБ и речи быть не может. Сошлись на том, что работали специалисты из ГРУ и работу их следовало признать ювелирной. Никаких кончиков, никаких доказательств причастности к этому делу военных.

Чернов был не на шутку обеспокоен тем обстоятельством, что военные проявляют столь повышенный интерес к кадровикам КГБ. Если даже допустить, что военные «выпотрошили» кадровиков, то какая именно информация их интересовала? На руках у этих четверых обнаружены следы уколов, но, как выяснилось, каждому из них успели сделать по нескольку уколов в больнице. Если им вводили «сыворотку правды», то обнаружить ее следы в крови сейчас не представляется возможным.

Самое, пожалуй, любопытное, что эти четверо не могли ничего рассказать о своих злоключениях. Они страдают амнезией и остается только надеяться, что потеря памяти носит временный характер.

Чернов проинструктировал своих сотрудников, и когда те покинули кабинет, снял трубку одного из телефонов. Когда трубку на другом конце сняли, он негромко сказал:

– Мне сели на хвост.

– Для начала мог бы сказать «доброе утро», – произнес заспанный голос. – Что там у тебя опять стряслось?

– То, о чем я уже не раз говорил. Коллеги из одного известного нам ведомства в последнее время проявляют нездоровый интерес к нашим делам. Я просил поставить их на место. Надеюсь, нам больше не придется разговаривать на подобные темы. В противном случае я отменю проведение акции и тогда на курок уже никто не сможет нажать.

Здание на площади Дзержинского было не единственным, где всю ночь напролет в окнах горели огни. Правда, в министерстве обороны было не так многолюдно, как на Лубянке, да и паники особой не наблюдалось, но скрытое напряжение чувствовалось и здесь. Это могло показаться простым совпадением, но в тот же ранний утренний час, когда Чернов инструктировал своих подчиненных, подобное совещание проходило и в кабинете министра обороны. Разговор велся в узком кругу, кроме самого министра в кабинете присутствовали начальник ГРУ генерал Кандауров и заместитель начальника оперативного отдела ГРУ полковник Кобозев. Говорил в основном Кобозев, остальные двое внимательно слушали. Время от времени Кандауров давал комментарий к сообщениям своего подчиненного.

– Теперь что касается Фомина. Должен сразу предупредить, настоящие имя и должность этого человека установить не удалось.

Маршал недовольно посмотрел на Кандаурова, но тот не стал оправдываться и кивнул полковнику.

– Продолжайте, Кобозев. И не нужно прибедняться.

Кобозев говорил ровным голосом, словно читал по бумаге, хотя никаких записей у него не было.

– В ходе предпринятого нами расследования удалось выяснить следующее. Человек, известный нам как майор Фомин, прибыл в штаб ОКСА двадцать девятого января сего года. На руках у него было направление из Генштаба и секретное предписание для командующего и начальника штаба ОКСА. Командующий связался с Генштабом, и маршал Хромеев еще раз подтвердил полномочия майора.

Маршал слушал Кобозева очень внимательно. Он предоставил Кандаурову и его людям возможность действовать непосредственно от его имени. Это обстоятельство развязало руки офицерам ГРУ, но министр опасался гневной реакции со стороны самых влиятельных лиц государства. С другой стороны, он не мог занимать пассивную позицию в то время, как Чернов роет под него яму. Дело зашло настолько далеко, что давать задний ход было поздно. Оставалось только идти напролом и надеяться на профессионализм своих подчиненных и благоприятную конъюнктуру в верхах.

– Секретное предписание подписано начальником Генштаба и начальником военного отдела ЦК КПСС Вергуновым. Есть там и ваша подпись, товарищ маршал.

Кобозев вопросительно посмотрел на министра, но тот кивком попросил его продолжить.

– Никаких должностей в штабе ОКСА майор Фомин не замещал, однако предписание позволяло ему действовать от имени Генштаба и командования ОКСА…

– Какие-либо документы сохранились? – перебил его маршал. – Анкетные данные, фотографии…

– Нет, товарищ маршал. В штабе ОКСА подобных документов обнаружить не удалось. Я уверен, их там и не было.

– В кадровом управлении министерства и Генштабе на Фомина также ничего нет, – дополнил сообщение полковника Кандауров. – Мы попытались сами реконструировать события месячной давности. Как нам представляется, дело было так…

– Давайте лучше я объясню, как было дело, – вздохнул министр. Он достал из внутреннего кармана клетчатый платок и тщательно протер запотевшие стекла очков.

– Двадцать второго или двадцать третьего января, я сейчас точно не помню, мне позвонили из Секретариата ЦК и попросили обеспечить «прикрытие» – так, кажется, говорят в вашей среде – для одного человека, направляемого по линии ЦК в Афганистан. Ему предстояло осуществить нечто вроде инспекционной поездки. В ЦК поступают сведения, что в Афганистане процветают торговля оружием, контрабанда наркотиков и прочие криминальные вещи и ко всему этому якобы приложили руки некоторые старшие офицеры из ОКСА. Фомин должен был либо подтвердить, либо опровергнуть эти сведения. Теперь вы понимаете, чем объясняются его практически ничем не ограниченные полномочия в Афганистане? Обоснованными выглядят и предпринятые меры безопасности. Операцию курировал военный отдел ЦК. За удостоверением, на котором уже стояли моя с Хромеевым подписи, приезжал сам Вергунов. Мне помнится, что в удостоверении отсутствовала фотография. Я тогда еще обиделся, что даже мне, министру обороны, в ЦК не доверяют, но Вергунову удалось убедить меня в обратном. Вот так и случилось, что майор Фомин действовал в Кабуле от нашего имени, а сами мы, включая кадровое управление и Генштаб, ничего об этом человеке толком не знаем.