— Странно, я согласен, — сказал Грэхем. — Как вы это толкуете, сэр?

Прошло менее недели после того, как Клод Барнард признал себя виновным, и все это время что-то грызло Ленокса. Он не сомневался в своей убежденности в виновности молодого человека и был уверен в смерти Юстеса Брамуэлла, но где-то в глубине сознания он ощущал темные пятна в оценке этого дела, и размышлял о них без конца, пусть и тихо, точно поток, точащий камень.

— В деле Смит-Сомса была еще одна интрига, Грэхем, — сказал он, — тихо пульсировавшая под орудованиями кузенов. И не заметить ее! — Он стукнул кулаком по сиденью. — А теперь отпечатки следов стерлись.

— Могу я спросить, что вы подразумеваете, сэр?

Ленокс, однако, уже вновь погрузился в свои мысли.

— Как долго? — пробормотал он, а затем, секунду спустя, покачал головой и сказал: — Вполне возможно…

Снова он заговорил несколько минут спустя, в начале длинной подъездной дороги к дому, которая петляла несколько миль среди густого леса.

— Знаете, Грэхем, я угодил в капкан уверенности, будто я умен.

Грэхем ничего не сказал, но его брови опять чуть поднялись.

— Мне следовало уделить больше внимания Барнарду.

— Да, сэр?

— Да, безусловно. Немедленное напускание тумана, будто это было самоубийство, а затем замена молодого сообразительного Дженкинса на тупоголового Итедера, и наконец, наш странный завтрак с глазу на глаз и его настойчивые требования, чтобы я держался в стороне от случившегося. А я, болван, пропустил их мимо ушей, счел обычной его недоброжелательностью.

— Но что за ними стояло, сэр? — спросил Грэхем.

Ленокс вздохнул.

— Деньги украл он, Грэхем. Доказательств у меня не хватает, но я нутром чувствую, что это так. Он украл девятнадцать тысяч, и кто знает, сколько еще. Вы, конечно, помните людей, которые напали на меня. Полагаю, вы были правы с самого начала. Когда один пробурчал фамилию Барнарда, то не потому, что Барнард — известная политическая фигура.

— Согласен, сэр. Как я уже говорил, они не выглядели любителями читать светскую хронику.

— Вот именно. Вы попали в точку с самого начала — их подослал он. Кроме того, я уверен, что нападения на Монетный двор подстроил он. Молоток, вытатуированный над глазом одного… Разумеется, теперь я понимаю, что он из «Молотка», шайки, которая командует в Грачевнике. Неудивительно, что эти парни привели вас туда. Мне следовало сообразить это гораздо раньше. Неимоверная тупость! Возглавляет шайку субъект по фамилии Молотокинг, и он стоит за большинством организованных краж в восточной части Лондона. Некоторые из самых влиятельных членов шайки обзаводятся такой татуировкой в знак преданности. В тех кругах это почитается за большую честь.

Зачем было нападать на меня? Ни в коем случае нельзя было допустить моего участия в расследовании. Но зачем было нападать на Монетный двор? Он же находится под бдительнейшей охраной. Барнард мог время от времени гарантировать ненадежных охранников, ведь он управляет Двором, но риск был слишком велик. И вот Барнард сам предлагает спрятать золото в его бронированной комнате. Ньютон Дафф во время нашей встречи упомянул, как первоначально Барнард возражал против охраны в его доме. Дескать, он сам способен сберечь золото. Может ли что-нибудь быть прозрачнее? Повторяю еще раз: доказательств у меня нет, но уверен я абсолютно.

А затем сумма! Девятнадцать тысяч сто фунтов. На уровне клерков. Сумма, которую заметят, но не станут доискиваться. Сумма, на которую джентльмен может прожить годы и годы, но не сумма столь броская, чтобы вызвать особое любопытство. Интересно, Грэхем, сколько раз он крал подобные суммы? Сколько раз присваивал несколько сотен фунтов, а затем и по нескольку тысяч, по мере того, как рос в чинах. И все это время, заметьте, отправлял свои обязанности столь безупречно, что оставался выше подозрений.

Грэхем было заговорил, но Ленокс поднял ладонь.

— Нет, Грэхем. Я знаю это безусловно. Все твердит мне об этом. Великая тайна денег Джорджа Барнарда — я ее раскрыл. И никто ничего не знал, даже те, кому подобное известно всегда.

Карета приблизилась к крыльцу и остановилась.

— Пока еще я не могу этого доказать, — сказал Ленокс, — но докажу.

Он все еще не открыл дверцу кареты.

— Вполне возможно, сэр, — сказал Грэхем.

— Не просто возможно, Грэхем, но безусловно. И вам следует отнестись к этому с большей гордостью. Вы понудили меня прочесть заметку, и вы проследили этих негодяев до Грачевника.

— Что вы предпримете теперь? — спросил Грэхем.

— Я должен разыскать напавших на меня. Теперь я уверен, что подослал их Барнард. Ведь Клод упомянул бы про них, будь он или его кузен замешаны тут. А Юстес, полагаю, считал свой план слишком хитрым, оценивал свой ум слишком высоко, чтобы прибегнуть к подобному средству. Его план уже срабатывал. Барнард — вот единственный ответ. Но он перегнул палку. Ему следовало бы не касаться этих денег, раз уж я предпринял расследование в его доме. — С решительным видом Ленокс добавил: — Да, он об этом пожалеет. Ему следовало бы затаиться.

Только тогда он вышел из кареты поздороваться с братом, невесткой и своими племянниками.

Теперь, почти месяц позже, Ленокс привык снова жить в Ленокс-хаусе и чувствовал себя счастливым: занимался тем-сем на протяжении дней, крепко спал на протяжении холодных ночей, вновь в лоне своей семьи, вновь в доме своего детства; читал без помех, вкусно ел и давал отдохнуть уму. Он заключил с собой сделку, что начнет думать о Барнарде, только когда возвратится в Лондон, а это было еще нескоро.

Как-то в воскресенье в разгар дня он вернулся после долгой прогулки по имению. Он гулял так каждый день. Проходил мимо чащобы старых деревьев в конце парка, приветствуя их, как друзей, а затем переходил через ручей, который отделял парк от нетронутых акров, где они с Эдмундом играли в детстве. Примерно через три мили он оказался возле трех больших арендованных ферм в южном конце имения, где деятельность кипела даже зимой. Паслись лошади, ветеринары осматривали стельных коров, а собаки пасли остальных — и ряды курятников, куда жена фермера приходила под вечер каждого дня, чтобы собрать новый урожай яиц. Жизнь, которую он любил. Некоторое время он наблюдал все эти картины, а затем поворачивался и направлялся домой.

И вот, вернувшись, он ненадолго задержался в малой гостиной, чтобы погреть лицо и руки у большого камина. Ноги его, разумеется, всегда оставались теплыми, спасибо мистеру Лайнхену.

Дом был обширный, солидной постройки — два крыла под прямым углом в форме буквы «L». В более старом крыле находился большой зал, где висели фамильные портреты, а также часовня, где семья провела это самое утро. Но тамошние спальни, тесные и средневековые, стояли запертые. Все они спали в новом крыле.

Ленокс пользовался своей старой комнатой, которую сэр Эдмунд сохранял исключительно для него. Она примыкала к достаточно большому кабинету, где он хранил вторые экземпляры некоторых любимых книг, тома истории Римской империи и журналы, посвященные английской археологии, плюс фотографии и документы из университета, которые он иногда перебирал. Имелись там письменный стол и маленький камин, и по утрам он в халате и шлепанцах пил там чай, занимаясь письмами, перед тем как присоединиться к остальным за завтраком.

Согревшись, он прислонил прогулочную трость к стене и отправился на поиски брата. Вероятнее всего, Эдмунд был у себя в библиотеке, куда обычно уединялся в отсутствие своей семьи, а Молли ведь забрала мальчиков в город в театр. Братья были в доме одни.

Как-то странно думать, что это библиотека Эдмунда, она же всегда была библиотекой их отца, куда юные Эдмунд и Чарльз входили, чтобы получить нагоняй, похвалу или наказание с самых нежных лет до поступления в Харроу, а затем в Оксфорд. Но теперь ее усеивали вещи, принадлежащие девятому баронету: синие парламентские книги, письма и портрет Молли. Прежними выглядели старый письменный стол, книги на полках, и в глубине — оконце ромбовидной формы.