Как только корзина наполнялась, мы с Леной брали ее за ручки, несли по ряду на дорогу и высыпали в бадью.

Подошли две девочки-близняшки лет по четырнадцать.

— Это мои дочки: Надя и Вера, — сказала Лена.

Девочки стали помогать рвать виноград. Солнце поднималось все выше и выше, стало совсем жарко. Лена сняла кофту, осталась в одном бюстгальтере. Когда нагибалась, груди почти вываливались из него. Мне делалось дурно и начинало трясти, как только гляну на такое изобилие «продукта». Тогда я уйду подальше от Лены, успокоюсь и возвращаюсь. Постепенно привык.

Привезли обед, все собрались, пообедали. Пришел бригадир, увидел меня, спросил:

— Ну как, студент, привыкаешь?

— Да, все нормально.

Девочки ушли домой, бабы попрятались под кусты отдохнуть немного после обеда, да и жара началась обалденная. Я притулился отдыхать возле Лены. За полдня я рассмотрел ее как следует: обыкновенная женщина, причем некрасивая. Одна сторона лица у нее была синяя. Я спросил:

— А что у тебя с лицом?

— Да после войны нашли мину, она взорвалась, три человека погибли, а меня опалило, изуродовало одну сторону. Дима, я че у тебя хочу спросить: ты траву можешь косить? Мне пайку дали, а косить некому.

— А коса есть? — спросил я.

— Все есть, я заплачу.

— А когда косить?

— Да вечерами после работы, а потом отпрашиваться будем.

— Хорошо, Лена. Сегодня тогда и начнем, — сказал я и, увидев подъезжающие машины, пошел грузить виноград.

Загрузили быстро, и машины ушли, а я нарвал в целлофановый пакет винограда и пошел к себе в общежитие. Васька Еценко, мой сосед по общежитию, его комната рядом с моей, уже приехал с работы, спросил:

— Ну, как дела на трудовом фронте?

— Все класс. Одно только беспокоит: Ленка, сестра бригадира, попросила скосить ей пайку. Я согласился, а сам в этом деле не фурычу.

— Ничего, Дима, я пойду с тобой, покажу, никакой особой хитрости в этом деле нет. Ты только пойди, возьми у нее косу, пусть семерку дает, она полегче, и брусок. А пока давай выпьем за твое назначение.

Зашли ко мне. Хлобыстнули самогонки. Еценко рассказал мне про Ленку:

— Жила она с мужем Николаем, сильно командовала им. Он и хату построил, и летнюю кухню с подвалом, и коровник. Одним словом, мужик работящий был. Через дорогу подруга Ленкина жила, одинокая баба, а хозяйство крепкое имела: дом хороший, две коровы, бычка. И все просила: «Лена, пусть Микола косу отобьет, пусть Микола сарай подремонтирует». Да, видно, ласкала она Миколу дюже, и в один прекрасный день уговорила его. Все продала: и дом, и коров, и уехали вдвоем. Тут недалеко, под Ялту уехали, в Пионерском поселились. А Ленка одна осталась, но живет богато. Да ты, Дмитрий, будешь у нее, сам увидишь. В деревне мать ее и отец живут. Отец у танкистов работает на полигоне в воинской части, старый уже, но крепкий старик. Был у них еще средний брат, но его Василий — старший брат — расстрелял во время войны. Предателем оказался в партизанском отряде. Хоть Ленка старше тебя намного, да с характером ее трудно ужиться, но ты, Дима, попробуй. Одному без бабы плохо, по себе знаю, не первый год по общагам мыкаюсь, как «откинулся» (освободился) последний раз. Недавно сам женился, бабу привел. Хату собираемся строить. В общем, смотри сам. Просто хотел тебе совет дать, вижу, ты парень неплохой.

Выслушал я Василия, сказал:

— Ладно, пошел за косой. А пайка у нее на той стороне яра за садом.

— Да знаю я. Возьми косу и приходи, пойдем косить.

Пришел к Лене, она повела меня на кухню. В углу сепаратор стоял, она как раз молоко прогоняла.

— Понимаешь, Дима, много молочного скопилось. Хочу в субботу на воскресенье на базар в Ялту поехать, продать. Сливок попьешь?

Пока я пил сливки и разговаривал с ней, зашла соседка Ленкиного возраста, тоже холостячка. Изучающе посмотрела на меня, как цыган при покупке жеребца, и сказала:

— Лена, корову мою подоишь завтра? А то я на базар собралась, у Василия отпросилась.

— Ладно, езжай, — сказала Лена, и соседка умотала.

— Давай, Лена, косу семерку и брусок. Васька Еценко знает, где твоя пайка, мы с ним сходим, он меня ознакомит. А ты дома будь. Если захочешь, приходи попозже.

С Василием мы пришли на левый край яра. Он прихватил с собой бабку, показал, как отбивать косу.

— Ну начнем. С Богом, — сказал Василий и начал косить своей косой.

Сначала у меня получалось очень плохо, коса без конца втыкалась в землю. Василий остановится, повернется, говорит:

— Пяточкой бери и сильней маши, а пяточкой прижимай.

На третьем заходе у меня стало получаться, и я сам уже был доволен. Сели отдохнуть.

— У тебя, Дима, уже неплохо получается. Да большую арифметику знать тут не надо, лишь бы желание было. Ну, ты коси, а я пойду по дому управляться. Вечером заходи вечерять, жена у меня борщ отменный готовит, — сказал Василий и пошел.

Стало смеркаться, пришла Лена с дочками, посмотрела на мою работу говорит:

— Да ты уже хороший кусочек отмахал. Дай-ка я попробую.

Взяла у меня косу и стала косить. Пройдя одну ручку до конца яра, Лена села на траву, сказала:

— Ну все, на сегодня хватит. Пойдем ужинать.

Возвращались вчетвером, шли, болтали, говорили о винограднике, сколько винограда в этом году. Надя с Верой то и дело посматривали на меня сбоку. Я это видел, но делал вид, что не замечаю. Пришли домой, на кухне помылись и сели за стол. Я как глянул на него, у меня чуть «паморки» не отшибло. На столе только птичьего молока не было. Вареная курица, творог со сметаной, картошка жареная с домашней колбасой, сыр, масло сливочное еще молоком пахнет. Я сидел, смотрел на это изобилие и тюрьму вспоминал. Камера, в углу параша, на столе пшенка-овес и четыреста граммов хлеба. Генку вспомнил, как кабур делали, как «копыта точили» (готовились к побегу), где он сейчас…

Лена уже два раза спросила, почему я не ем. Оказывается, я сильно «впал в распятие», не слышал. Вернулся на землю, сказал:

— А, да, давайте есть. Вы на меня не смотрите, я, прости, замечтался, это со мной бывает. Тут и дурак замечтается, глядя на такой стол.

Лена взяла графин с розовым вином, налила два стакана, сказала:

— Давай, Дима, выпьем. Это мое вино, домашнее.

Выпили, стали есть. Лена больше пить не стала, а я прикончил весь графин и столько умолотил еды, что сам удивился, куда это все полезло. Нормальному человеку этого на три раза хватило бы. Лена посмотрела и говорит:

— Вот молодец. Вот это мужчина.

Девочки ушли спать, а мы сидели на кухне и разговаривали. Я прилично забалдел, вино было хорошее и дело свое знало.

— Корова скоро отелиться должна, — говорила Лена, а я сидел и кивал. Чуть спьяну не спросил: «А ты?»

Потом сказал:

— А может, Лена, нам пожениться? Все веселее жизнь пойдет.

Обнял Лену, прижал к себе. Она заплакала, я стал успокаивать:

— Ну что ты плачешь, не плачь, все будет хорошо. Ты одинокая, я одинокий, может, жизнь у нас и наладится. Если тебя разница в годах смущает, так это ерунда. Для нормальной жизни не это главное, а понимание и уважение.

— Хорошо, Дима, я спрошу у девочек. Они-то большие уже, все понимают, и потом дам тебе ответ, — сказала Лена, а я обнял, поцеловал ее и ушел в общежитие.

Лежал на кровати и думал, зачем я лезу в чужую семью. Так или иначе, меня поймают, под чужим «одеялом» долго не проживешь. Опять «дыба» (суд), опять «дядин дом», опять нары. Только жизнь семье сломаю. А с другой стороны, я один как перст, хочется человека рядом иметь, и постирать, жеванину сготовить, где все это сделаешь в «кошаре» (общежитии). Вспомнил лагерную песню: «Вот надумал я, братишечки, жениться… Найду я жинку мирную, да толстую, да жирную и буду с ней я жить да поживать…» В натуре, у меня получается как в этой песне. Одним словом, не жизнь, а песня. А песня нам строить и жить помогает, она скучать не дает никогда.

Зашел в комнату. Пьяный Василий, который Еценко, говорит: