В это время в СССР широко отмечалось 50-летие Октябрьской революции. Книгу перебежчицы Аллилуевой могли прочесть только единицы из миллионов советских граждан, тем не менее советская пресса сочла долгом ее заклеймить. С удовольствием пересказывая содержание отрицательных рецензий на «Двадцать писем к другу» за рубежом, русские газеты подытожили: «У книги Аллилуевой нет читателей!»

И приводили подробности: сначала «Двадцать писем к другу» продавали по десять долларов, потом — по пять, потом — по пятьдесят центов за экземпляр, а теперь большая часть тиража лежит нераспроданная на складах. Итак, несмотря на рекламу, книга с треском провалилась!

Как и во всякой неправде, в этих статьях была маленькая доля правды: «Двадцать писем к другу» действительно не стали бестселлером и не оправдали надежд издателей на шумный успех. Причины очевидны: в книге было слишком мало скандального, разоблачительного. Не содержала она и интимных подробностей из жизни вождя и его окружения. Журналисты без конца терзали Светлану вопросами о любовницах, явных и мнимых, ее отца, о том, как он едва не женился на Розе Каганович, дочери Кагановича. Самое смешное, что эта мифическая Роза никогда не существовала на свете, а у Кагановича не было дочери…

Книга Аллилуевой была слишком камерной, личной и целомудренной. Она скорее соответствовала вкусам русского читателя, чем западного. Появись она в то время в СССР, то несомненно имела бы громкий успех. Одни бы отчаянно ее ругали, другие — яростно защищали. Впрочем, «Двадцать писем к другу» и появились вскоре в России — в самиздате. Помню, как в семидесятые годы мои знакомые украдкой передавали друг другу потрепанные, перепечатанные на машинке листочки, а взамен получали Солженицына, Набокова или еще что-нибудь запрещенное.

Когда в конце восьмидесятых «Двадцать писем к другу» выпустили сразу несколько издательств, она не вызвала большого ажиотажа: читателей уже «обкормили» разоблачениями и «запретным плодом»…

Светлану Аллилуеву всегда задевало равнодушие к ее книгам. Прессу интересовал только ее отец и множество подробностей, связанных с его жизнью, которые в книги не вошли. Сейчас, через тридцать лет, можно подвести некоторые итоги. «Письма к другу» есть в любой библиотеке. Судя по виду этих книжек в мягких обложках, они прошли через десятки рук. Их читают. И будут читать еще долго. Хотя они не принадлежат к той литературе, о которой много говорят, спорят с восторгом или раздражением.

Много это или мало? И способен ли такой итог удовлетворить самолюбие автора? Кажется, этого вполне достаточно, чтобы Светлана Аллилуева с полным правом могла называть себя писателем. Что касается других книг — «Только один год», «Книга для внучек», «Далекая музыка», то они изданы маленькими тиражами и менее доступны. У них свой читатель, не столь многочисленный, как у «Двадцати писем к другу». Но этот читатель, приложив некоторые усилия и старания, книги Аллилуевой найдет.

В октябре 1967 года Светлана впервые в жизни праздновала не годовщину революции, а День благодарения. Москва вдруг переменила тактику и предложила перебежчице вернуться. Это было сделано не прямо, а косвенно: в интервью для немецкого журнала «Штерн» Иосиф заявил, конечно, не от своего имени: «Если сейчас мама решит вернуться обратно, никакого наказания не последует». Но Светлана не раз с гордостью повторяла, что никогда не меняет своих решений. «Мне иногда снились по ночам московские улицы, комнаты моей квартиры, я просыпалась в холодном поту, это было для меня кошмаром», — не без вызова признавалась она.

Но и будущую жизнь в новой стране Светлана пока представляла себе смутно, хотя «год путешествия и цыганского кочевья подходил к концу. За всю свою прежнюю жизнь я не видала столько новых стран — Азия, Европа, Америка. Пора было, наконец, убрать чемоданы и попробовать перейти к оседлой жизни» («Только один год»).

Вначале у нее было много планов и замыслов. Она хотела жить в среде писателей, художников и заниматься какой-нибудь творческой работой, например фотографией. Путешествуя по Америке, Светлана была очарована ее природой, великолепными ландшафтами. Вот что ей хотелось бы снимать!

По неосторожности она поделилась своими мечтами с журналистами. И тут же ей предложили стать участницей грандиозного коммерческого шоу: она будет разъезжать по стране с группой фотокорреспондентов. И скоро во всех журналах появятся красочные снимки: «дочь Сталина на фоне водопада!» Светлана представила себя на обложке журнала, ужаснулась и решила пока отложить на неопределенное время занятия фотографией.

Еще летом она рассказывала Джорджу Кеннану и своим издателям о плане следующей книги — описать события последнего года, круто изменившего ее жизнь. Издатели одобрили замысел. Оставалось только найти тихое место, снять дом и всерьез заняться работой. Светлана выбрала Принстон, маленький университетский город, старомодный и уютный. По его улицам она ходила спокойно, не опасаясь, что ее узнают. К тому же Кеннаны жили неподалеку. И ее новый знакомый Луи Фишер, профессор, историк, который четырнадцать лет был корреспондентом в СССР, а теперь консультировал ее и помогал в работе над книгой.

Свою жизнь в Принстоне Светлана описывает как безмятежное и спокойное существование, заполненное работой и общением с друзьями. Но за каждым ее шагом пристально следили не только газетчики. О ней по-прежнему ходило много сплетен, о ее личной жизни судили и рядили все, кому не лень. Недоброжелатели утверждали, что она сама часто давала к этому повод.

Историка Роя Медведева едва ли можно отнести к доброжелателям Светланы Аллилуевой. Он писал о первом годе ее жизни в Америке: «В Принстоне у нее возник роман с писателем-советологом Луи Фишером, который помогал ей в работе над мемуарами. Ему исполнилось семьдесят лет. Луи Фишер, автор биографии Ленина, был очень польщен вниманием дочери Сталина, однако их связь вскоре распалась, главным образом из-за грубости и несдержанности Светланы. Разъяренная дочь Сталина пришла в дом Фишера объясниться, но он не открыл ей двери. Светлана целый час ходила вокруг дома своего недавнего друга, требуя, чтобы он вернул ей подарки. Когда она начала выбивать стекла в доме, Фишер вызвал полицию. Все в Принстоне знали об этом скандале, но западная печать, создавшая образ обаятельной «тургеневской» женщины, хранила молчание».

Рой Медведев несколько идеализирует западную печать. Она никогда не проявляла сдержанность «в освещении» личной жизни знаменитостей и никогда никого не щадила, смакуя интимные подробности. Газеты и журналы с удовольствием рассказывали о трагических любовных историях Светланы. «Светлана влюблялась бешено, — писал журнал «Таймс». — Скандалила, приходила к женам, разбивала окна, при разлуке отнимала подарки». «Итак, жизнь Светланы Аллилуевой выставлена напоказ для толпы! Можно не сомневаться, что некоторые заатлантические журналисты, которых не терзают угрызения совести и которые не слишком стеснительны, еще больше добавят того, что они называют «пикантными» (газета «Юманите диманш»). И добавляли, конечно, и сгущали краски, а случалось, бессовестно врали.

И русская пресса не отличалась большой достоверностью. Даже к исследованиям серьезных историков, работам публицистов нужно относиться осторожно. Рой Медведев, например, утверждал, не ссылаясь на таинственные источники этих сведений: «Светлана сняла дом в Принстоне, у нее появилась прислуга, а вместе с тем и старые привычки деспотичной и капризной хозяйки. Она грубо обращалась с чернокожим управляющим и резко отчитывала служанок. «Вы только мои слуги!» — заявила она одной из горничных, Она отказывалась от приглашений и знакомств с соседями. «Никто не может заставить меня делать то, чего мне не хочется!» — сказала она своей соседке актрисе Доротее Гринбаум» («Свита и семья Сталина»), В Принстоне Светлана сняла дом недавно умершего издателя и его жены, писательницы и музыкантши, которая любила путешествовать и редко бывала дома. Это был всего лишь дом, а не имение — без чернокожего управляющего и штата прислуги. Знакомые настоятельно рекомендовали Светлане нанять чернокожую расторопную «домоуправительницу», но она так и не сделала этого, боясь присутствия посторонних. Ей хотелось покоя и одиночества. Светлана не скрывала, что упорно избегала знакомств, особенно с соседями, ограничиваясь узким кругом своих друзей.