Теперь под обрезом трибуны Мавзолея было не одно, как все к тому привыкли, а два имени в мраморе. Пока длился митинг, Светлана смотрела то на Маленкова в ушанке, то на Хрущева в папахе пирожком, то на Берию в пальто, в широкополой шляпе, надвинутой по самое пенсне, закутанного по подбородок в теплый шарф, и гадала: кто из них?.. Кто из них теперь сделается наследником отца.

Она не слишком внимательно слушала речи, в том числе и речь Лаврентия Берии с его сильным акцентом, резкими, каркающими интонациями в голосе, но в ушах у нее звучали его слова, проходящие через все выступления зловещим рефреном, не понятно к чему относящиеся: «Кто не слеп, тот видит…» Светлане казалось, что все вожди, как черные птицы, слетелись над трупом отца и ждут только момента поскорее упрятать его в Мавзолей и начать решительную схватку за власть. Как и ее отцу, ей не приходило в голову, что победа выпадет на долю Никиты Сергеевича Хрущева.

Гроб подняли и понесли в Мавзолей. Поднялись по ступеням, прошли мимо саркофага, в котором лежал с привычным восковым лицом Ленин. Лицо отца по контрасту казалось Светлане особенно живым, чудилось, что он вот-вот откроет глаза, уткнется в нее своим страшным, проницательным взглядом и гаркнет, перекрыв голосом оркестр: «А ты что здесь делаешь?!!»

Гроб с телом поставили на постамент из черного мрамора рядом с саркофагом Ленина. У мертвых вождей руки были сложены совершенно одинаково поверх френча, но у Ленина были высохшие, мертвые руки, тогда как у ее отца поразительно живые. Не верилось, что эти маленькие, цепкие, жесткие руки наконец-то выпустили вожделенную власть…

Двадцатый съезд и доклад Хрущева не грянули как гром с ясного неба. «Ветер перемен» подул задолго до 1956 года, сразу же после смерти Сталина. О том, как забрезжило время «оттепели», хорошо сказал Федор Бурлацкий в книге «Вожди и советники»: «Первые месяцы после смерти Сталина были полны тревожного ожидания. Зловеще прозвучали в ушах произнесенные Берией на траурном митинге с Мавзолея, рефреном повторяемые слова: «Кто не слеп, тот видит…» Но первые речи Хрущева, Маленкова и других руководителей уже несли с собой элементы новизны. Стали говорить о народе, его нуждах, о том, что целью социализма не может быть только индустриальный рост, о продовольствии, о жилищной проблеме, о прощении тех, кто оказался в плену…»

Через несколько дней после смерти вождя Константин Симонов опубликовал в «Литературной газете» свою «траурную» статью. Главный придворный писатель не успел еще уловить новых веяний и призывал собратьев по перу бросить все силы на отражение исторической роли великого человека и его бессмертного образа. Это была обычная конъюнктурная статья в духе того времени, но почему-то она вызвала раздражение у многих не только рядовых читателей. Сам Хрущев позвонил в Союз писателей и потребовал убрать Симонова с поста главного редактора «Литературной газеты». Что двигало при этом Никитой Сергеевичем — обыкновенная ревность или переоценка ценностей?

Это был невинный эпизод по сравнению с тем, что последовало вскоре — арест и расстрел Берии, аресты людей, еще недавно казавшихся вечными и неприкосновенными. Таких, как Василий Сталин или главный телохранитель вождя генерал Власик. Этим людям, в отличие от «вредителей» тридцатых, предъявляли вполне конкретные обвинения — злоупотребление властью и огромные растраты государственных средств. Сталин гордился своим аскетизмом и непритязательностью, но почему-то окружал себя людьми необыкновенно алчными и ненасытными.

После ареста Власика в декабре 1953 года у него на даче были обнаружены целые склады драгоценных фарфоровых сервизов на сто персон, хрусталя, золотых украшений, ковров, рояли, фотокамеры. Генерал толком не сумел объяснить, зачем ему столько добра, ведь жил он один. Продукты и вина с хозяйской кухни он брал, как из своей кладовки, в чем чистосердечно и признался. Власик злоупотреблял спиртным и был слишком неравнодушен к прекрасному полу. Его давний приятель Стенберг устраивал шумные вечеринки у себя на квартире, знакомил генерала с женщинами. Вино развязывало язык, и главный охранник страны болтал много лишнего.

Оказалось, что Сталин, отправивший в тюрьмы и на тот свет тысячи невинных людей из-за своей болезненной подозрительности, более двадцати лет доверял такому ничтожеству, как Власик, может быть не раз его предававшему. Светлана считала отца необыкновенно проницательным, он якобы видел людей насквозь, от него невозможно было ничего скрыть. Больше всего он любил недалеких простаков. Таким простачком и прикидывался хитрый и отнюдь не глупый Власик.

Он был решением суда лишен своего генеральского звания и сослан на десять лет, но вскоре почему-то наказание смягчили. Ссылку сократили до пяти лет без поражения в правах. Кто-то заступился за Власика из бывших друзей, потому что он был типичным представителем окружения вождя. Облегчая участь генерала, это окружение заботилось и о себе.

Достоянием гласности в то время становились только суды над мелкими жуликами и ворами. Людей ранга Василия Сталина и Власика судили закрытые суды. Власть боялась компрометировать вождя и себя вместе с ним. Мирные обыватели могли еще какое-то время пожить в счастливом неведении.

В «Двадцати письмах к другу» Светлана не раз с презрением говорила о зажиревших генералах в окружении отца, которые разворовывали миллионы, и об огромном поместье брата Василия с конюшнями и псарнями, построенном за государственный счет. Наверное, она отнеслась к процессам над братом, Власиком и им подобным как к справедливому возмездию?

Сама она не упускала случая подчеркнуть свое бескорыстие и скромность. Кремлевские дамы недолюбливали ее за это, считали гордячкой, осуждали за скромные платья. Что заставило Светлану вскоре после смерти отца написать это письмо?

Это странное заявление-просьбу там, «наверху», восприняли как оскорбление, как посягательство на привилегии кремлевской элиты. Светлану вызвали куда следует и мягко пожурили за гордыню. Объяснили, что если дочери Сталина положено получать пенсию, то она и должна ее получать! Вместо двух-трех комнат ей предоставили дачу в Жуковке.

Спустя десять лет Светлане так виделось ее существование после смерти отца: «Моя странная бестолковая жизнь продолжалась — внешне одной жизнью, внутренне совсем другой. Внешне — это обеспеченная жизнь где-то по-прежнему возле правительственных верхушек и кормушек, а внутренне — это по-прежнему, и еще сильнее, чем раньше, полное отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев, от их духа и дела, от их слова и буквы».

Она искренне хотела сбежать из своего «круга», отмежеваться от него. Поэтому и было послано Маленкову странное письмо с отказом от всех благ. Но куда хотела убежать Светлана? Где рассчитывала обрести новое окружение, которое дало бы ей не только душевный комфорт, но и интересное дело? После окончания аспирантуры она защитила диссертацию по историческому роману. Об этом событии упоминает ее кузина Кира Павловна Политковская в своих воспоминаниях: «А в газете тогда написали — «Светлана Иосифовна Сталина защищает диссертацию». Набежало много людей! А она так тихо говорила, что никто почти ничего не слышал. Братья мои ходили и тоже ничего не слышали» («В доме на набережной»).