Недоброжелатели Аллилуевой отчасти этим объясняли ее решение вернуться в СССР: ее книги не имели успеха, сбережения кончились, и она якобы вернулась, надеясь на Родине переиздать «Двадцать писем к другу» и «Далекую музыку». Другие утверждали, что в СССР Аллилуева приехала с единственной целью — собрать материал для новой книги. Но Светлана своими творческими планами с журналистами не поделилась.

В заключение она сказала, что собирается жить в Москве «тихой частной жизнью», и просит журналистов оставить ее в покое, потому что ей отвратительно вмешательство прессы в личную жизнь.

Но неугомонные журналисты не вняли ее просьбе. Их с Ольгой продолжали подстерегать на улице, пытались взять интервью у девочки. И тогда Светлана в который раз показала, что в гневе она может быть страшна. Журналистов-соотечественников она могла виртуозно послать «по-русски», иностранцев — по-английски. Одну такую сцену сумел запечатлеть на улице репортер с кинокамерой, и «в таком виде я подала на экран», — с возмущением писала Светлана в «Книге для внучек». Пресса всегда доставляла ей немало огорчений. Но она привыкла к наглости и вранью репортеров. И даже убедила себя в том, что ей совершенно безразлично, что о ней пишут. В эти дни ее волновали только отношения с близкими…

В квартире, где Светлана прожила много лет с детьми, казалось, ничего не изменилось — та же мебель, те же книги. На нее не нахлынули ни волнение, ни ностальгические воспоминания. Светлана никогда не умела привязываться к «месту» или к вещам. Может быть, только в детстве. Но годы скитальческой жизни отучили ее «болеть» за собственность и недвижимость.

Наконец-то Светлана увидела своего внука Илью. Она так стремилась к внукам, так мечтала об этой встрече. И не могла скрыть своего разочарования: «Ничего общего с моим сыном я не нашла в нем, он был как-то странно «не мой внук» — очень холоден, смущен, не знал, куда девать руки, куда смотреть. Ольга преподнесла ему кроссовки и сумку «Адидас», купленные ею в Афинах, — он не проявил никаких эмоций. Ее шокировало это, ведь это была ее собственная идея, она сама выбирала… В Америке дети всегда бросаются на любой подарок и горячо благодарят, здесь же принято не выражать чувств».

Пятнадцатилетний Илья и Ольга так и не нашли общего языка, хотя Илья говорил по-английски. И снова атмосфера семейной встречи была натянутой, холодной и недружелюбной. Светлана была так благодарна Грише за то, что он своей легкостью и добродушием сумел все сгладить.

Отношения с невесткой, да и с сыном Осей тоже не складывались. Кто был виноват в этом больше — трудно сказать. Скорее всего, обе стороны не желали проявить терпимость и снисхождение. Светлана не чувствовала за собой никакой вины. Она всего лишь сделала сыну замечание за столом, что ему при гастрите нельзя пить и лучше воздерживаться от обильной жирной пищи, соблюдать диету. Невестка в ответ не пожелала промолчать и ясно дала понять, что она в этом доме решает, что они должны есть и пить.

Дальше — больше! Светлана, с единственной целью сделать невестке приятное, опрометчиво предложила называть себя «мамой». На что Люда бросила, «взглянув на свекровь острым взглядом недобрых глаз: «Ну, это мы еще посмотрим!»

 — Была бы честь предложена, — коротко ответила Светлана.

Бедный Гриша только вертел головой в изумлении».

Об этих самых невинных стычках упомянула Светлана в «Книге для внучек». Наверное, происходили и другие, более серьезные. Потому что всего через месяц отношения с сыном и невесткой испортились окончательно, непоправимо.

Сын и внук так и не зашли ни разу в гостиницу навестить их с Ольгой, спокойно посидеть и поговорить наедине. Иосиф отговаривался: «Люда не может», а без Люды он не привык ходить в гости. Светлана ничем не могла объяснить эту разительную перемену в сыне. «Не он ли плакал в телефонную трубку, когда я жила в Англии? Спрашивал: «Неужели я тебя больше не увижу?! Ну вот, я здесь» («Книга для внучек»). Но Иосиф больше не ее сын, а Людин муж.

И только встреча и общение с кузенами Аллилуевыми принесли утешение и истинную радость. Их с Олей встретили радушно, обласкали. «Мамины племянники, с которыми я почти что росла вместе, мало изменились. Теперь в возрасте от 50 до 58 лет они были все так же хороши собой — все высокие, стройные, худощавые, белозубые, с карими веселыми глазами — просто загляденье, — и выглядели куда моложе своего возраста. Они женаты, с детьми, с хорошей работой, их жизнь идет хорошо — после ужасающих лет, когда родители умирали, погибали в тюрьме; они знали годы нищеты, общественного остракизма, все на свете…» («Книга для внучек»).

Вместе с кузенами Светлана посетила Новодевичье кладбище, могилы матери, бабушки и дедушки, тети Ани и дяди Павла, своей дорогой няни. Рядом с их могилами появилась новая: недавно умер от укола героина двадцатилетний сын Василия. И сам Василий должен был лежать здесь, но все хлопоты родственников о перезахоронении его останков не увенчались успехом.

Посещение кладбища навеяло на Светлану черную тоску. Вспомнились старые друзья и дорогие когда-то люди, которых она уже не застала в живых, — Алексей Каплер, Фаина Раневская, Татьяна Тэсс, Александр Александрович Вишневский. Из-за депрессии Светлане кажется, что «каким-то могильным духом веет от Москвы, и у меня такое чувство, что мы попали на кладбище».

Ее грусть и одиночество скрашивают общение с племянниками. Они молодые, веселые, еще не сломленные жизнью. Они так же, как кузены, приняли и обласкали Олю. Девочка наконец-то почувствовала себя в кругу семьи. Гуля, дочь Якова, стала специалистом по алжирской литературе, хорошо знала французский. На французском она и общалась с Ольгой.

Больше всех поразил Светлану ее племянник Александр, старший сын Василия. Кто бы мог подумать, что этот боязливый, хрупкий мальчик сделает такую головокружительную карьеру, станет известным режиссером Театра Советской Армии! Светлана всегда была честолюбива, а Америка тем более приучила ее оценивать людей по тому, как они преуспели в жизни, какую сделали карьеру. Она гордилась племянником, даже испытывала волнение, когда после спектакля он выходил на сцену, раскланивался перед зрителями.

Несмотря на известность, жил Александр в небольшой квартирке, убранной с большим вкусом, чистой и уютной. Он совсем не пил, подчеркнула Светлана, хорошо говорил и много читал. Ей так надоели бесконечные застолья с водкой, селедкой, солеными грибами, — без этих «атрибутов» не обходились общения с родственниками.

Светлана общалась и с другими племянниками, но почему-то не обо всех написала позднее в «Книге для внучек». С сыном Якова Евгением Джугашвили отношения у них быстро испортились. «Из доброго и умного племянника я превратился в Женьку — хама и зазнайку», — признался Евгений Яковлевич.

У нас есть возможность взглянуть на пребывание Светланы в Москве со стороны — глазами ее племянников, сына и кузена Владимира Аллилуева. Отношения в этом большом семействе такие сложные и путаные, что разобраться в них очень сложно. Но почти все родственники, как и прежде, обвиняют Светлану в непредсказуемости, нетерпимости, грубости. В общем, клеймо «трудный характер» она носила на себе всю жизнь.

Когда племянник Евгений пригласил ее в гости, Светлана поставила условие: она явится только в том случае, если не рискует столкнуться у него с сыном и невесткой. При этом она не могла сдержаться от оскорбительных выражений в адрес Иосифа и его жены. Пораженный Евгений Яковлевич позвонил брату. «Ты бы почитал ее письма моему руководству, — грустно поведал ему по телефону Иосиф. — Она требует исключить меня из партии, лишить ученого звания и, что самое страшное, требует, чтобы меня после всех лишений выслали на Сахалин!» («Хроника жизни семьи Сталина»).

Поверить в это было нелегко, но не поверить — вовсе невозможно, потому что брат был для Евгения Яковлевича человеком здравого ума и ясной памяти. Но ему еще предстояло на собственном опыте убедиться в странностях характера родной тетки. Светлана все-таки удостоила их семью своим посещением. Жена Евгения Яковлевича, грузинка, накрыла стол «в грузинском стиле». Еще бы, сама дочь И. В. Сталина после семнадцати лет мытарств на чужбине» вернулась на Родину, к родным людям! Евгений Джугашвили свято чтит своего великого деда и в семье сумел создать что-то вроде культа вождя.