Светлане даже показалось, что отец слишком поздно, когда Яша уже погиб, почувствовал к нему какое-то тепло и осознал несправедливость своего отношения к нему. Сталин несколько раз в разговорах с дочерью вспоминал старшего сына и при этом всегда приходил в волнение, «ему было тяжко». И все же в «Двадцати письмах к другу» Светлана упрекает отца за то, что он отказался обменять брата и «тем самым бросил его на произвол судьбы. Это весьма похоже на отца — отказываться от своих, забывать их, как будто их и не было. Впрочем, мы так предали всех своих пленных».

Если бы Яков Джугашвили знал, что отец не считает его предателем, что семье известно о его достойном поведении в плену, возможно, его судьба сложилась бы иначе. Отчаяние и страх толкнули его на колючую проволоку. Посмертно лейтенант Джугашвили был награжден орденом Отечественной войны. Этим Сталин как бы полностью реабилитировал сына.

После войны имя Якова стало обрастать чудесными легендами и мифами. Говорили, что он жив-здоров, отец все-таки обменял его на генерала и отправил в Америку. Находились «очевидцы», которые видели Якова «своими глазами»… в Грузии, где он и доныне живет под чужой фамилией. Итальянские газеты писали, что сын Сталина бежал из лагеря, воевал вместе с партизанами в отряде, женился на итальянке, которая родила ему двоих детей. По другой версии, Яков бежал из лагеря в Турцию или Ирак и Садам Хусейн — его сын. Другие «небылицы» настолько нелепы, что не заслуживают внимания.

Но долгие годы после войны семья продолжала надеяться. Вот о какой загадочной истории упоминает Галина Джугашвили в своей книге. «Светлана стала получать странные посылки (я училась тогда на пятом, последнем курсе). Она часто приходила к нам и подолгу болтала с Ма, сидя за тяжелым, дубовым столом… Как-то я увидела на ее ногах необычные босоножки: два широких скрещенных ремня, — такую обувь у нас не носили. На мой вопрос она ответила, что это подарок и ей прислали из-за границы. Потом был летний пестрый костюм, какие-то салфетки и скатерть, мужской галстук (она готовилась к свадьбе с двоюродным братом моего отца Джонридом Сванидзе). Посылки шли от неведомого друга, не называвшего себя, но хорошо знавшего ее жизнь (хотя бы галстук, явно адресованный будущему мужу) и которого она, возможно, тоже знала. Она подолгу, растягивая подробности, говорила о неизвестном друге…»

«Посылки от Яши!» — решила потрясенная Юлия. К этому выводу ее медленно и верно подвела Светлана. Здравомыслящая Галина повела настоящую войну с матерью и теткой. Приводила неопровержимые доводы: если отец жив, то почему нашел Светлану, а не нас? Но мать была создана для веры, безоглядной, слепой и неистребимой, а Светлана говорила вкрадчиво: «Вы, молодежь, — циники, а мы, старое поколение, романтичны!»

В конце концов решили послать письмо Доре, двоюродной сестре Якова, в Тбилиси. Ее муж тоже попал в плен, но после войны не вернулся домой, а остался в Западной Германии и теперь жил в Мюнхене. Ответ пришел через несколько месяцев. Муж Доры, оказывается, давно искал Якова. В каждой стране есть грузинская община, и если бы Яков Джугашвили остался в живых, то он не смог бы затеряться в мире. Никто не видел его живым и никто ничего не слышал о нем.

Правда, в разных странах мелькали в газетах и журналах статьи о чудесных спасениях сына Сталина. Варианты предполагались разные — от побегов до выкупов, от романтических историй до псевдо-точного изложения событий и дат. Родственники и знакомые бросались на поиски, но «встречали только недоумение и пустоту». Удалось ли Галине убедить мать и Светлану в том, «что он мертв и он верен нам»? Об этом она не пишет. Но, кажется, на этот раз доводы были такими убедительными, что последние надежды не могли не угаснуть. К тому же после войны минуло уже двадцать лет…

У Якова Джугашвили нет ни могилы, ни памятника. Но разве слова, сказанные о нем сестрой, не дороже мраморного надгробия: «Благодарной памяти Яши заслужил, разве быть честным, порядочным человеком в наше время — не подвиг?» («Двадцать писем к другу»).

Владимир Аллилуев в «Хронике одной семьи» рассказывает о Василии и Светлане с родственной теплотой и снисходительностью. Это подкупает, потому что потомков кланов Аллилуевых, Сванидзе, Джугашвили едва ли можно назвать дружными.

От родителей им достался нелегкий характер, жесткий, неуравновешенный, признает В. Аллилуев, но Василий «был намного проще и, я бы сказал, мягче Светланы». О Василии двоюродный брат пишет с особой симпатией, подчеркивая его простоту, демократичность, широту души.

Другие родственники, знакомые, сослуживцы Василия не скрывали его многочисленных пороков и пытались найти объяснения, почему у него сложился такой неуравновешенный характер, почему он так рано начал пить и к двадцати двум годам стал хроническим алкоголиком.

Жизнь в семье, несмотря на все удобства и привилегии, не была безоблачной. Незадолго до смерти Надежда Аллилуева говорила сестре, что собирается уехать от мужа в Куйбышев и начать новую жизнь. Анна Сергеевна иначе как «мученицей» не называла бедную Надюшу. Неурядицы в семье не могли не сказаться на детях.

Чрезмерная нервность и неуравновешенность Василия объяснялась дурной наследственностью. Мария Анисимовна Сванидзе в своем «Дневнике» вспоминает, как они ездили осматривать новые станции метро. Это было в 1934 году. Шумная толпа, грохот поездов, всеобщее возбуждение так взвинтили Василия, что, вернувшись домой, он бросился на кровать и истерически разрыдался. Мария Анисимовна недолюбливала Аллилуевых и не упускала случая напомнить, что Федор, брат Надежды, сошел с ума, Павел, по ее мнению, медленно впадал в маразм, да и Анна была психически неполноценной. Надежду Мария Анисимовна Сванидзе любила и с горечью писала, что та в последние месяцы часто впадала в черную меланхолию. В этом состоянии она, возможно, и решила уйти из жизни…

Что касается пристрастия к алкоголю, то в этом несчастье Василия биографы винили его отца. Сталин считал, что хорошее виноградное вино полезно детям. Как ни противилась Надежда Сергеевна, муж постоянно угощал детей вином. У Василия это переросло в пагубную привычку…

В сущности, он был предоставлен самому себе. Отец и мать слишком заняты. Детей пестовали и воспитывали няня, экономка, учителя, обслуга, охрана. Позднее Василий жаловался, что именно охранники, грубые солдафоны, научили его пить и сквернословить. Он пытался бороться со своими пороками, но у него был слишком слабый характер.

Василий не раз повторял, как сильно любил мать и каким ударом для него была ее смерть. Мария Анисимовна Сванидзе пишет по этому поводу: «Светлану отец считает менее способной, но сознающей свои обязанности. Обоих он считает (Светлану и Василия) холодными, ни к кому не привязанными, преступно скоро забывшими мать. Очень неровными в отношении к окружающим». Мария Анисимовна считала эту характеристику очень точной и, как обычно, восхищалась проницательностью дорогого Иосифа. «Он знает их до мелочей. Он прав всегда во всем. Какой это аналитический ум, какой он исключительный психолог. Будучи таким занятым человеком, как он, знает всех окружающих до мелочей!»

У Марии Анисимовны был только один кумир — Иосиф. К окружению «великого человека», даже к его детям, она относилась очень критически. Ей принадлежат самые жесткие и нелицеприятные характеристики Василия, тогда еще подростка.

«Обстановка создана идеальная, чтобы учиться, развиваться и быть хорошим, — рассуждала она. — Ужас в том, что дети чувствуют привилегированность своего положения, и это их губит навеки. Никогда у великих родителей не бывает выдающихся детей».

После смерти матери Василий становится совершенно неуправляемым. Он плохо учится, грубит учителям, прогуливает занятия на футбольном поле. С ним не справляются ни воспитатели, ни учителя, ни обслуга. И все обращаются с жалобами на невыносимого Васю в последнюю инстанцию, к высшему судие — отцу. Только его Василий боялся и признавал. Отец, как мог, его вразумлял.