В последний год встречи отца с дочерью были наперечет, особенно такие — оставившие добрые воспоминания. Александр Колесник в своей книге «Мифы и правда о семье Сталина» рассказывает об одном шумном празднике в Кунцеве: «Во время празднования Нового года, в присутствии многочисленных гостей отец преподнес ей (Светлане. — В. С.) жестокий урок, когда она, уставшая, не захотела танцевать в кругу людей много старше ее и бывших уже изрядно пьяными. В ответ на ее отказ отец схватил ее за волосы и, дернув, затащил плачущую в круг. Его отцовские чувства, даже по отношению к дочери, имели очень своеобразную форму выражения».

Легко понять Светлану, которая не упомянула об этом случае в «Двадцати письмах к другу». Не только потому, что ей было стыдно за свое унижение. Она щадила отца. Страницы, посвященные последним месяцам его жизни, явно приукрашены дочерней любовью. Светлана рисует его больным, одиноким, но не самодуром; недоверчивым, ворчливым, но не жестоким. О многом она умолчала. Какие шрамы оставляли на ее душе эти «новогодние праздники», мы можем только догадываться.

Никита Сергеевич Хрущев еще с тридцатых годов знал Сталина, Надежду Сергеевну и их детей, очень тепло и по-доброму относился к Светлане. У него сложилось свое мнение о трудном характере Светланы, главным виновнике ее одиночества и неустроенности: «Отношения Светланки с отцом складывались сложно. Он любил ее, но проявлял свою нежность так, как это делает кошка по отношению к мышке. Вначале он травмировал душу ребенка, позже — девушки, а еще позже — женщины, ставшей матерью. Результатом всего этого явилось постепенное возникновение у Светланки психического расстройства».

Возникновению легенды о крайней непритязательности вождя в быту способствовали в основном те, кто обеспечивал этот быт. Те, кого сам Сталин охарактеризовал словом «дармоеды», и на кого, как свидетельствует Светлана, периодически набрасывался с бранью:

«Наживаетесь здесь, знаю я, сколько денег у вас сквозь сито протекает!»

Легенда эта спустилась с парадной лестницы официоза и расцветала причудливыми, поистине умилительными картинами, которые приводят в своих воспоминаниях люди из охраны, многочисленная челядь и особо приближенные люди из сталинского окружения.

Телохранитель А. Т. Рыбин, например, вспоминает, как однажды он «обратил внимание на заношенный воротник белой шелковой рубашки. Спросил:

 — Чья это такая?

 — Иосифа Виссарионовича, — сказала прачка. — Он занашивает рубашки, пока не снимут под конвоем.

И далее Рыбин на примере показывает, как действовал этот самый замечательный конвой.

«Зато выходные туфли у него имелись только одни. Его довоенные. Кожа уже вся потрескалась. Подошвы истерлись. В общем, еле дышали на ладан. Всем было страшно неловко, что Сталин ходил в них на работе и приемах, в театре и других людных местах. Вся охрана решила сшить новые туфли. Ночью Матрена Бутузова поставила их к дивану, а старые унесла. Утром Сталин позвал Орлова и спокойным, мягким голосом спросил:

 — Где мои ботинки?

 — Товарищ Сталин, ведь вы — Генеральный секретарь нашей партии, Генералиссимус, глава правительства! Вы же постоянно находитесь в общественных местах! Каждый день принимаете иностранных послов и гостей… А сейчас, во время предстоящих юбилейных торжеств!.. — пылко наступал Орлов, уже привыкший, что вождь прислушивается к его советам.

 — Лучше верните мне ботинки, — прервал его Сталин и продолжал носить их до последних дней. Благо, Матрене Бутузовой удавалось блеском крема скрывать ветхость обуви» (А. Т. Рыбин. «Рядом со Сталиным»).

Может, такая скупость вождя по отношению к самому себе проявилась лишь в конце его жизни, в старости? Нет, утверждает В. М. Молотов, редкую скромность в одежде Иосиф Виссарионович обнаружил еще в туруханской ссылке.

«В прихожей висела его фронтовая шинель, которую ему однажды попытались заменить, но он устроил скандал: «Вы пользуетесь тем, что можете мне каждый приносить новую шинель, а мне еще эта лет десять послужит!»

Поистине Акакию Акакиевичу, скромному человеку, далеко до такой непритязательности…

«Его и хоронить-то не в чем было, — далее вспоминает Молотов. — Рукава обтрепанные у мундира подшили, почистили…» Поневоле припомнишь еще одного литературного героя, пушкинского Скупого рыцаря, который ходил в обтрепанном кафтане, а внизу, в подземелье, у него стояли бочки с золотом.

«После смерти Сталина в спальне на столике Старостин обнаружил сберегательную книжку. Там скопилось всего девятьсот рублей — все богатство вождя. Старостин передал книжку Светлане». Это — Рыбин.

«Я не знаю, была ли у него сберегательная книжка — наверное нет». Это — Светлана («Двадцать писем к другу»).

«Спустя двенадцать лет кассирша в той сберкассе, где я получала свою пенсию, под строжайшим секретом сказала мне, что в другой кассе (она сообщила ее номер) есть вклад на имя моего отца, очевидно сделанный его секретарем, и что теперь его «наследники», то есть внуки и я, могли бы востребовать эти деньги. Мы написали соответствующие заявления через нотариальную контору, и нам всем выдали по 200–300 рублей. Деньги были положены в банк в 1947 году, во время первой денежной реформы, и с тех пор их количество сократилось более чем в 10 раз, в результате нескольких обменов денег» («Только один год»).

Согласно вышеназванной легенде, не только сам вождь, но и его семья жила чрезвычайно скромно. «А мама стеснялась подъезжать к Академии на машине, стеснялась говорить — кто она…» (Светлана). «Надежда Сергеевна приезжала на занятия в Академии на трамвае» (H. С. Хрущев). «Помню, когда ремонтировали их кремлевскую квартиру, она просила оклеивать стены простыми обоями», — умиляется Рыбин.

«Маме незачем было внушать пуританские правила, — она сама была предельно скромна по образу жизни и кодексу чести тех лет…» (С. Аллилуева. «Двадцать писем к другу»). И ниже: «Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции — к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков…»

Светлана, конечно, не сознает, что, говоря о «пуританских правилах», она несколько преувеличивает. Пуритане проповедовали отказ от собственности, как таковой, полную нищету, бескорыстие. Про семью Сталина можно с уверенностью сказать, что она ни в чем не испытывала нужды даже в самое тяжкое для страны время.

Разве дача в имении бывшего нефтепромышленника Зубалова — не собственность? Разве замечательные воспитательницы, занимавшиеся с Василием и с его сестрой, ничего не стоили? А обслуга? Охрана? А веселые, обильные застолья, которые Светлана объясняет «чисто кавказской манерой» отца, — кому они влетали в копеечку?

Но откуда было Сталину знать это, продолжает Светлана в книге «Только один год»… «К его столу везли рыбу из специальных прудов, фазанов и барашков из специальных питомников, грузинское вино специального разлива, свежие фрукты доставлялись с юга самолетом. Он не знал, сколько требовалось транспортировок за государственный счет, чтобы регулярно доставлять все это к столу, не знал, откуда это все. Подавальщицам было велено, если он спросит «откуда вишни?» отвечать: «С базы, товарищ Сталин». Он выходил из себя и зло переспрашивал: «Это где такой город — База?», но ответа не получал…» Бедный, наивный Иосиф Виссарионович, которого не удостаивали правдивым ответом… Впрочем, вероятно, он не проявлял особой настойчивости… Идет война, кругом разруха, голод, а ему на даче в Семеновском подают молодого барашка с гречневой кашей.

«Сталин полюбопытствовал: