«Я выбрал эту поэму, — вспоминает Джон Кэррол, — однако, сказать по правде, я как-то не представлял себе, что Элинор Уайли родом с Юга, до тех пор, пока однажды во время репетиции Грейс не сказала: «Это такие замечательные стихи, Джон, и я должна прочитать их с южным акцентом». Так она и поступила и оказалась совершенно права. Акцент только усиливал красоту их звучания». «Дикие персики» в исполнении Грейс (с переливчатыми интонациями Джорджии) были признаны Би-би-си «Лучшей записью поэтического произведения 1976 года».

— Ну-с, — сказал Джон Кэррол. — Теперь, после того как мы запустили вас в действие, не желаете ли сделать для нас еще что-нибудь?

— С удовольствием, — ответила Грейс и на протяжении следующих шести лет регулярно принимала участие в поэтических чтениях.

Дублин, Вена, Лондон, Олдебург, Страдфорд-на-Эйвоне, Чичестер… Грейс колесила по Европе с одного фестиваля искусств на другой, и в 1978 году Международный поэтический форум пригласил ее совершить турне по городам Северо-Востока, закончившееся восторженным приемом в Принстоне и Гарварде. Там Грейс принимали, скорее, как оперную диву — с букетами роз и бесконечными вызовами на бис. Когда же на следующий день газеты запестрели восторженными отзывами, Грейс преисполнилась заслуженной гордостью.

«Мне казалось, — деликатно заметил Джон Кэррол, — что признание пришло к ней как раз в тот момент, когда она в нем так нуждалась».

Во время своих разъездов Грейс встретилась с Дорнхельмом и Фитцджеральдом. Кроме того, она виделась со старыми подругами, делала покупки и занималась собственной жизнью. С такими актерами, как Паско, который частенько выступал вместе с ней, Грейс, казалось, снова обрела давно утраченный дух летних театров — дух товарищества и актерской солидарности. А еще рядом с ней был требовательный и придирчивый Джон Кэррол, этот глухой Хичкок сонетов.

«Я всегда ждал одного момента, — вспоминал Кэррол в 1993 году, — момента, когда Грейс выйдет к рампе. Сцену обычно затемняли, а затем луч софита высвечивал ее фигуру, и когда она приближалась, публика затихала в благоговении, потому что Грейс была прекрасна: длинное платье, горделивая осанка, светлые тщательно уложенные волосы. По всему залу прокатывался еле слышный вздох восхищения.

Кэррол дал жизнь легенде о княгине. «В ней чувствовалась какая-то особая стать, — вспоминает он. — Она умела горделиво держать себя. Это был чудесный момент..»

Наиболее знаменательный момент в «поэтической» карьере Грейс пришелся на март 1981 года, когда она давала концерт в лондонском «Голдсмитс-Холле» в присутствии самого принца Чарльза. Незадолго до этого он объявил о помолвке и поэтому пришел на концерт вместе с невестой. Это было первым официальным появлением в свете леди Дианы Спенсер, и оно запомнилось в первую очередь тем, что юная дама едва не вывалилась наружу из своего черного декольтированного платья.

— Все в порядке, — доложила Грейс с заговорщицким видом своей приятельнице Гвен Робинс, проведя с леди Дай какое-то время в женском туалете. — Теперь у нее ничего не вывалится.

Позднее, на торжественном ужине в Букингемском дворце, Грейс поделилась с Дианой собственным опытом. Будущая принцесса пожаловалась княгине, что неожиданно ей не стало житья от назойливых журналистов и фоторепортеров. «Не стоит волноваться, дорогая, — произнесла княгиня Монакская самым утешительным тоном. — Дальше будет еще хуже».

В том, как Грейс читала стихи, не было ничего чопорного или напыщенного. Большинство исполняемых ею произведений были о приятных вещах: о пчелах, садах, столь любимых ею, полевых цветах. Голос ее звенел как натянутая струна, а значит, уроки, полученные много лет назад у Сэкфорда Мейснера, не прошли впустую. Грейс шла напрямик от внутреннего чувства, во всем повинуясь инстинкту, вовсе не желая приукрасить его надуманностью или нарочитостью. И все это было полной противоположностью той осмотрительности, которая являлась непреложной чертой щепетильной княгини.

«Однажды она прочла мне стихотворение Уоллеса Стивенса, — вспоминает Уильям Аллин, ее старый приятель еще по временам выступлений с летней труппой. — Она воспользовалась мной в качестве слушателя, готовясь к предстоящему выступлению. Стихотворение было посвящено красоте цветка, и пока она читала его, мне пришлось отвернуться, настолько это было трогательно. Ее глаза были влажными, а по щекам даже скатилось несколько слезинок. В выражении ее чувств не было ни капли фальши».

Послушать Грейс приходили серьезные актеры, и, как правило, ее декламация производила на них впечатление. Чтение стихов актером можно сравнить с исполнением камерной музыки. Однако Грейс становилось все труднее пробудить интерес и уважение в собственном супруге.

«В 1978 году, — вспоминает Гвен Робинс, — после того как Грейс вернулась из турне по Америке, где дала более десяти концертов, она грустно заметила, что Ренье ни разу не высказал желание посетить ее выступление. Так получилось, что в тот год ей предстояло выйти на сцену в Лондоне. На концерте должна была присутствовать сама королева-мать. Вот почему Ренье тоже согласился посетить британскую столицу. Однако к концу концерта он уже крепко спал».

В моменты, подобные этому, Грейс наверняка было приятно вспомнить восторженного молодого человека с серпом и молотом на пряжке. Будучи ребенком, Грейс, чтобы избежать давления со стороны непререкаемой отцовской воли, придумала себе тайный мир. И теперь она пустила в ход ту же уловку. Пусть себе Ренье дремлет, теперь у нее есть собственные источники самоуважения.

Грейс начала записываться на телевидении. Отец Патрик Пейтон, этот католический Билли Грэхэм, пригласил ее принять участие в одной Из его вдохновляющих картин, и Грейс отправилась в Ватикан, чтобы снять вставки к его программе о Страстной Пятнице, Воскресении и силе молитвы.

«Грейс «разжевывала» буквально каждое слово, — вспоминает режиссер Билли Чаттингтон. — Любая фраза звучала у нее предельно четко и ясно. Она была редкостным профессионалом. Однажды, когда мы проводили съемки, уже довольно поздно, где-то около одиннадцати вечера, во внутреннем дворе Собора Св. Петра Грейс произнесла: «Когда я была молодой и красивой, я никогда не снималась после пяти вечера, это было записано в моем контракте. А теперь я старая и толстая. Интересно, что же я тогда делаю здесь сейчас?» И я сказал: «Но вы и сейчас молодая и красивая». «Да, — отвечала она, — в том-то и вся хреновина».

Что?! Что сказала княгиня?!

««В том-то и вся хреновина», — повторяет Чаттингтон. — Так и сказала. Работать с ней было, что называется, за счастье. То есть она всегда умела пошутить и все такое прочее. Она держалась удивительно естественно, без тени притворства и лицемерия».

С Робертом Дорнхельмом Грейс сделала фильм о монакском «Клубе любителей садоводства».

«Новое решение» — это забавная, отдающая легким фарсом история, о том, «как кого-то с кем-то перепутали». В основу фильма лег сценарий Жаклин Монсиньи — французской романтической новеллистки, парижской приятельницы Грейс. Впервые за двадцать пять лет Грейс снова появилась на экране, играя в паре с актером Эдвардом Миксом, мужем Жаклин. Она играла самое себя — княгиню Грейс Монакскую, которой приходится возиться с рассеянным профессором. Тот должен был принять участие в научной конференции, но в результате оказался на ежегодно проводимом княгиней конкурсе букетов. Безусловно, «Новое решение» не идет ни в какое сравнение с фильмом «Поймать вора», однако Грейс по-прежнему оказалась на высоте. Она, словно школьная учительница, излучала тепло и надежность, а ее дух был спокоен и сосредоточен на самом главном. Руководители американских телестудий хором заявили, что, будь фильм хоть чуточку длиннее, ему можно было бы отдать целый час лучшего эфирного времени.