Роберт Дорнхельм, разумеется, был неровня Хичкоку, однако, как и маэстро, все душой отдавался любимому делу. Лента «Дети Театральной улицы» была сделана вполне добротно, и вполне естественно, что этот элегантный фильм оказался в числе претендентов на звание «Лучшая документальная лента 1977 года» и, если верить утверждениям тех, кто хорошо знал эту кухню, лишь по чистой случайности не получил «Оскара». Участие в съемках зажгло в душе Грейс прежнюю искру, впервые за двадцать лет актриса снова окунулась в будоражащую атмосферу съемочной площадки.

«Грейс была поистине художественной натурой, — говорит Рита Гам, — и ее творчество оборвалось в самый неподходящий для этого момент, именно тогда, когда она начала реализовать себя как актриса. По-моему, все эти года она ощущала пустоту, поскольку творческая сторона ее «я» лишилась возможности раскрыть себя».

Грейс обсуждала с Дорнхельмом новые возможные проекты сотрудничества. Они подумывали о том, чтобы в той же традиции, что и «Театральная улица», сделать новый фильм об одаренных детях. Приближался Год Ребенка, и, по мнению Грейс, можно было бы заручиться финансовой поддержкой ЮНЕСКО. Еще они мечтали создать рок-мюзикл по мотивам романа Гора Видала «Поиски царя». Лично для себя Грейс хотела бы сделать фильм об основанном ею в Монако «Клубе садоводства», тогда как Дорнхельм давно лелеял мечту снять киноленту о Рауле Валленберге — отважном шведе, который, рискуя собственной жизнью, спасал евреев от нацистских преследований, а после окончания второй мировой войны бесследно сгинул в ГУЛАГе.

Каждый со своей колокольни, Грейс и Дорнхельм лелеяли собственные честолюбивые планы, однако точки соприкосновения интересов делали их сотрудничество возможным. Грейс предложила себя в качестве режиссера по «кастингу» для фильма о Валленберге и даже велела своему адвокату составить контракт. С ее точки зрения, это должность помогла бы ей снова проложить дорогу в кинематограф (режиссеры, отвечающие за подбор актерского состава, нередко сами читают вместе с актерами во время прослушиваний), а Дорнхельм, со своей стороны, знал, что без труда наберет превосходных актеров, если прослушиванием будет заниматься Грейс Келли.

Из всех нарядов Дорнхельм отдавал предпочтение рубашкам с открытым воротом и расклешенным джинсам. Иногда он даже щеголял ремнем, украшенным пряжкой с серпом и молотом, из-за чего как-то раз попал в неприятную историю в Монте-Карло, когда нежился на солнышке неподалеку от казино. Предположив, что этот длинноволосый иностранец — обыкновенный бродяга, которых предписывалось без лишних церемоний выдворять за пределы княжества, во Францию, полицейский попросил его предъявить документы; когда же подозрительный тип отказался подчиниться этому требованию или назвать свое имя, его препроводили в полицейский участок. Телефонный звонок в частные апартаменты Грейс в конце концов сделал свое дело, и режиссера отпустили. Разозленный Дорнхельм потребовал, чтобы полицейского наказали. «Ни в коем случае, — возразила, смеясь, Грейс. — Мы наградим его медалью».

Общаясь с Грейс, Дорнхельм за словом в карман не лез.

— И как ты только можешь тратить драгоценное время и энергию на какие-то там мертвые, засохшие цветы? — поинтересовался он.

— Это что, олицетворение твоей жизни?

Грейс ни чуть не оскорбилась этому замечанию, которое мало чем отличалось от язвительной шутки Ренье, устроившего в ресторане аукцион лепестков; более того: она прислушалась к мнению Дорнхельма, найдя его довольно дельным. Бунтарский дух молодого режиссера, казалось, разбудил в ней подспудное стремление к независимости. Когда министр культуры Франции организовал в «Гранд-опера» банкет по случаю премьеры «Театральной улицы», то он послал приглашения послу СССР и другим официальным лицам, в то время как ни Дорнхельм, режиссер фильма, ни Олег Брянцев, художественный режиссер, не удостоились этой чести. Грейс вежливо поинтересовалась у министра, нельзя ли включить в число гостей и этих двоих. Однако в ответ ей было сказано, что всем просто не хватит места.

— Прекрасно, — ответила Грейс и не явилась на банкет. Она присутствовала на праздничном приеме, который последовал за демонстрацией фильма, однако, пожав причитающееся количество рук, удалилась вместе с Дорнхельмом и Брянцевым, а также Ренье и детьми в брассерию,[30] где им еще полчаса пришлось дожидаться свободного столика. «Грейс всегда была смелой женщиной, — говорит Дорнхельм.

— И еще верной своим друзьям. Это было одним из ее самых замечательных качеств».

Как-то раз летом следующего года у Гвен Робинс в Оксфордшире раздался звонок из Монако.

— Как по-твоему, можно Роберту приехать и провести у тебя уик-энд? — спросила Грейс.

— Ему надо на несколько дней в Англию, для работы над одним фильмом.

Не успел Дорнхельм переступить порог дома писательницы, как снова раздался телефонный звонок. Звонила Грейс, чтобы переговорить с Дорнхельмом. Гвен Робинс и ее муж-датчанин Пауль фон Штеманн не садились обедать до тех пор, пока продолжался разговор, а длился он до бесконечности. Когда же они наконец сели с гостем за стол, не далее как через двадцать минут снова раздался звонок из Монако, за которым последовал еще один, столь же продолжительный.

— Я могу из нее веревки вить, если захочу, — похвастался Дорнхельм, возвращаясь за стол.

К концу уик-энда, в течение которого их гость провел больше времени разговаривая по телефону с Монако, нежели со своими хозяевами, Гвен Робинс и ее супруг заподозрили, что Грейс и молодой режиссер обсуждают не одни только проекты новых фильмов. Несколько месяцев спустя подозрения Гвен подтвердились. Как-то раз, совершая вместе с Грейс и Дорнхельмом прогулку в автомобиле по холмам в окрестностях Монако, писательница удивилась внезапной заботе Грейс о ее больной ноге.

— Гвен, голубушка, как там твоя коленка? — спросила она. — Ты посиди здесь с Полем (шофером Грейс), а мы с Робертом немного прогуляемся.

Несколько неохотно Гвен Робинс согласилась остаться в машине и утешилась тем, что вместе с шофером пропустила несколько порций бренди с водой.

— Господи, Грейс, где тебя носило? — воинственно потребовала ответа Гвен, когда парочка наконец спустилась с холма (оба раскрасневшиеся и изрядно помятые).

— Ой, милочка, — произнесла Грейс, делая, как водится, невиннейшее лицо. — Как это прекрасно — просто побыть с ним наедине!

Гвен Робинс не решалась с уверенностью сказать, как далеко зашла Грейс в своих отношениях с Дорнхельмом. «Физическая сторона не была для нее главным, — говорит она. — Грейс обожала флирт. В нем заключалась для нее вся та нежность и романтика, которых ей недоставало с Ренье».

Сам Дорнхельм отказывается обсуждать интимные аспекты его отношений с Грейс. «Я не хочу ворошить прошлое, — говорит он. — Пусть все останется так, как есть. Ведь ее больше нет в живых».

«Роберт всегда оставался джентльменом», — замечает Мари Фрисби-Рэмбо, которая частенько видела их вместе.

«Я часто видел у нее Дорнхельма, когда встречался с Каролиной, — вспоминает Филипп Жюно, который в 1976 году начал ухаживать за старшей дочерью Грейс. — Ренье там никогда не было видно. Он вел свою собственную жизнь в Монако, а Грейс — свою в Париже. Иногда мы выбирались куда-нибудь как две пары (Каролина со мной, а Грейс с Дорнхельмом). Не берусь утверждать, были ли они любовниками, однако, если можно так выразиться, весьма удивился бы, будь это не так».

Вопрос взаимоотношений Грейс с Робертом Дорнхельмом осложняется тем, что тот был далеко не единственным молодым мужчиной, часто сопровождавшим Грейс в последние годы. Таких наберется с полдюжины. Пер Маттсон, тридцатитрехлетний шведский актер, которого прочили на роль Валленберга, рассказывает удивительную историю о том, как в 1982 году они с Грейс тайком улизнули с одного важного обеда в Нью-Йорке и она привела его к себе в гостиничный номер. Если верить Маттсону, они с Грейс пробыли у нее в номере до пяти утра, причем провели все это время за совершенно невинным занятием: сидя за роялем, на пару распевали дуэты.