— Уже неделя, как я вернулся из экспедиции, а ты с сестрой все время пропадаете где-то! — отец взял с полки трубку из морской пенки, приобретшую каштановый цвет, и предложил Фреду бриар[1]. Но жест великодушия отца не вызвал восторга или благодарности. Сын щелкнул портсигаром. — Я привез из Каира то, о чем ты просил.

Выражение отчуждения с лица сына исчезло. Бережно приняв из рук профессора книгу, Фред быстро пролистал страницы, вглядываясь в строчки, рисунки. Проверял подлинность. Отец пристально наблюдал за ним, прочищая трубочный канал ершиком и убирая из чашки остатки золы. Что за странный интерес питает Фред к Египетской книге Мертвых? В его комнате на письменном столе покоятся экземпляр Тибетской книги Мертвых и зачитанный до дыр Данте.

Когда табак занялся, Каттнер набрал побольше дыма в легкие, чтобы успокоиться.

— Ты знаешь, утренний телефонный звонок встревожил меня. Католический священник хотел поговорить с тобой. Он рассказал мне про газетное объявление. Фред, объясни мне это, — отец ткнул пальцем в газету:

Фред, в мыслях о подаренной книге отрешившийся от всего земного, встрепенулся.

— Здесь наш номер телефона и твое имя. Перед тем, как расспрашивать тебя, я навел справки в университете о твоих исследованиях. Никто ничего не слышал, а тем более не финансировал тебя.

— Я провожу эксперимент без поддержки университета.

— То есть ты признаешься?!

— Я делаю фотоснимки в момент наступления смерти. Объектив фотокамеры должен уловить изменения. В будущем надеюсь купить оборудование и снять весь процесс на кинопленку.

— Какой цинизм, боже! И это мой сын! Теперь я понимаю возмущение священника: ты вмешиваешься в юрисдикцию бога. Ты противопоставляешь себя Всевышнему! Поверить не могу! Неужели кто-то согласился участвовать в твоих ужасных экспериментах?

— На сегодняшний день двое. У меня уже есть несколько фотоснимков.

— Как же ты их уговорил на такое?

— Я не уговаривал их. Это бедные люди, их гибель предрешена врачами. Перед наступлением неизбежного приглашали меня: я просто присутствовал и ждал. Тысяча шиллингов — неплохое обеспечение для их семьи в первое время. Я ценю их благородство: в первую очередь они думают о судьбе родных.

— Подумали бы лучше о своей душе! Но тысяча на каждого… Своими сумасбродными идеями ты разоришь меня!

— Позволь. Без твоего разрешения я не посмел бы снять со счета столько наличных. — Фред с сожалением вспомнил о Монике. Она всегда выручала его в подобных ситуациях, когда от него требовалась бесстыдная ложь. Ее голос гипнотизировал, заставлял отбросить все подозрения, усыплял любую бдительность. — Существует один старикан, его интересуют результаты моих исследований. Все расходы он взял на себя.

— Вот как? И кто же он?

— Его имя тебе ничего не скажет. Ганс…Тецнер…

— Какой цинизм, какой цинизм! — причитал отец, обхватив голову руками. — И ты так легко говоришь об этом!

— Не больший цинизм, чем вскрывать могилы и выставлять трупы на обозрение публики в музеях! — Фред погасил окурок о донышко пепельницы и вышел из библиотеки. Прочь, прочь из дома! Это не их мир, это мир их отца. Они бежали из него, пытаясь найти что-то свое.

— Мама, мы к моей портнихе! — зазвенел серебряным колокольчиком голос Моники, под ее легкими ступнями чуть слышно скрипнули ступеньки, через миг она вбежала в прихожую и, схватив Фреда за руку, потащила на улицу.

Услышав грохот захлопнувшейся за детьми двери, профессор Каттнер почувствовал острую тоску. Это сердца Моники и Фреда захлопнулись для него, он терял их. В памяти возник короткий эпизод, которому когда-то он не придал значения.

Грохот выстрела… «Наповал!» — кричит он еще задорно-молодым голосом. И Фред, его мальчик, ему не больше десяти лет, склоняется над умирающей ланью и пристально смотрит в ее огромные от боли глаза, заволакиваемые дымкой смерти. Его взор словно хочет проникнуть туда, за пределы… Увидеть тот мрак, познать тот свет…

Моника вжалась в кресло. Автомобиль, управляемый Фредом, мчался по улицам, пугая влекущих экипажи лошадей. Девушка зажмурила глаза: все уносилось мимо них с огромной скоростью. Невозможно различить ни лиц, ни названия на вывесках. Город вокруг расплылся, превращаясь в неразличимую массу. Фред будто гнался на свидание, свидание со смертью…

У витрины салона мод желтый «пежо» резко затормозил. Моника, еще не очнувшись от испуга, вышла на тротуар. Мир остановился и, не спеша, продолжил свою жизнь. Фред кликнул продавца газет и купил свежий номер для Патрика, которого интересовала исключительно колонка, обведенная черной жирной полосой — извещения о кончине. Выбрав «клиента» посолиднее, Патрик отправлял родственникам свою визитку с предложением услуг и гарантией минимальных затрат.

— Встретимся на крыше! — Мотор снова взревел, и Фред отправился в «контору».

Моника, кинув взгляд на выставленные в витрине манекены в элегантных туалетах, вошла внутрь с круглой коробкой в руках. Вышедшая навстречу девушка проводила ее к фрау Марте, в помещения, не предназначенные для взглядов обычного посетителя.

— Ах, Моника, дружок! — хозяйка с улыбкой встретила ее и закрыла дверь перед самым носом любопытной продавщицы.

— У меня появилось кое-что, достойное вашего внимания, — Моника вынула из коробки щегольский костюм, белый жилет, красный с черным шелковый галстук, лакированные туфли.

— Недурно, недурно.

Фрау Марта, образец пуританства и консервативности в создаваемых ею нарядах, любительница с осуждением отозваться о новых веяниях моды — отказе от корсетов, более коротких подолах, стрижках, открывающих шею, умиляла Монику. Обладательница столь строгих принципов, тем не менее, находила достаточно моральным общаться с такой, как она. Фрау Марта прекрасно знала, откуда берутся столь великолепные вещи, что приносила Моника. С рассеянной улыбкой слушая сетования фрау Марты по поводу юбок для танго с разрезом, в котором видны ноги, девушка наблюдала, как цепкий взгляд портнихи оценивал ровность швов, отсутствие зацепок и дефектов ткани.

Шелест банкнот поднял настроение. Это ее доля, заработок за один день. Иногда столько не получалось и за полмесяца. Они непременно отметят такое событие на крыше — надо бы заказать вино и устрицы. С пустой коробкой Моника вышла на улицу. Безоблачный вечер обволакивал Вену. Скоро зажгутся фонари, и позолота дворцов замерцает призрачным сиянием. Шелестели листья, покорные теплому дуновению ветра. Рычали автомобили, цокали копыта лошадей, скрипели повозки. Жизнь вокруг требовала внимания, одиночество отступало.

Что-то заставило ее обернуться. Пожилая женщина на ее глазах прислонилась к витрине, и Моника еле успела подхватить ее, прежде чем та лишилась чувств. Девушка не могла удержать тяжелое тело, оно плавно заскользило по стене вниз и осталось в сидячем положении, свесив голову на бок. Их тут же обступили прохожие: одни беспомощно, другие безучастно смотрели на лицо, в котором не осталось ни кровинки.

— Умерла? — с интересом вопрошали третьи.

Со всех сторон сыпались советы, что предпринять, но никто из праздных зевак не шелохнулся. Для них происходящее оставалось только любопытным зрелищем.

Моника юркнула обратно в салон, наткнувшись у порога на ту же девицу:

— Фройляйн, воды, быстрее! Там человеку плохо, — Моника кинулась вслед продавщице, помогая ей найти кувшин, и выскочила к толпе.

Дама уже приходила в себя, что-то шепча под нос. Моника протянула ей воду.

— Моя сестра! Моя несчастная сестра! Ее платье, боже!

— Да что с вашей сестрой? Обокрали ее, что ли? Вы о себе подумайте! К врачу бы сходили!

Обескуражено женщина воззрилась на втолковывающего ей что-то прохожего:

— Да, вы правы, вы правы. Ее действительно обокрали! Мою сестру обокрали.