— Я знал, что родители выкупят Патрика. С этих пор семья банкиров была у меня на крючке. Страх разоблачения, позора вечно висел над ними, словно нож гильотины. Они стали моими рабами, — Герман говорил медленно, даже сейчас он оставался занудой. Бледное лицо покрыли красные пятна, он сунул руки в карманы, пряча нервно подрагивающие пальцы. — Следовало только дождаться удобного случая, чтобы напомнить о детских шалостях Патрика. Я рассчитывал, что Монти освободит тебя, ведь ты добросовестно кремировал его брата. Отныне у меня был бы свой человек в мафии Вегетарианца. Фреда я любил. Я хотел устроить ему побег. Такой человек, как он, мог быть моим рабом лишь из благодарности. Страх, позор — для него ничто.

— А Моника? — слезы застилали Ромео глаза.

— Ты спрашиваешь меня о ней? — казалось, Герман задыхается. — Я должен был почувствовать себя ее хозяином.

Выстрел прервал его. Брови Германа удивленно дернулись, он обернулся:

— А я-то думал, ты струсишь.

Ромео лежал на траве, его ладонь была прострелена.

— Ты всегда был глуп, Ромео. Половина Вены — мои должники. Неужели ты думал, я пойду с тобой в лес один на один? За нами следит стрелок. Видишь ли, однажды во время охоты он случайно убил человека. Я знаю об этом, а полиция — нет. В случае опасности он должен был ранить тебя.

— На его месте я убил бы такую сволочь, как ты. Удачный случай.

— Тогда моя картотека попадет в полицию. Он знает об этом. Ты мне еще пригодишься. Ты ведь не хочешь быть расстрелянным за дезертирство? Сегодня ночью убит отец Патрика. Я уверен, что убийца — Моника Каттнер, знаменитая Стервятница. Ты будешь свидетелем на процессе.

— Она убежит, вот увидишь.

— Навряд ли. С ней все время мои люди. Шофер, няня… Сейчас отвезу тебя к отцу, он тебя полечит, а заодно расскажет о Монике. Ее дочь умирает, ты не знал? Их спасли с тонущего парохода, у ребенка — воспаление легких, потом туберкулез. Неужели ты думаешь, она с ребенком, харкающим кровью, может сбежать?

Лежа в темноте, она слышала, как дышит Валерия. Спит. Моника осторожно выскользнула из-под одеяла, пробралась, не издав ни шороха, к двери, бесшумно открыла ее и выскочила в коридор. Там она замерла, прислушиваясь. Тихо. Теперь можно заглянуть к банкиру. В руке Моника держала новую бутыль бальзама. Дверь в кабинет была приоткрыта, внутри царила темнота. Неужели герр Аустер спит? Моника вошла. Откуда-то раздался далекий голос Патрика. Только через минуту она поняла, что голос доносится из гостиной. Патрик разговаривал по телефону.

— Он опять затянул свою песню, что поставит на чек… Нет, не отпечаток пальца! Подпись! Его пальцы обрели чувствительность! При мне он пробовал что-то писать. Заявил, что получит лекарство, которое просто поднимет его на ноги. Ты не представляешь, он выглядел совершенно другим. Здоровым! Не знаю, на меня просто что-то нашло. Чёрт, чёрт, чёрт! Я испугался, Герман. Ты должен приехать, все осмотреть. Какая еще охота?! Ты с ума сошел? Подожди… Подожди… Я согласен привезти к тебе Монику прямо сейчас. Мне больше нет нужды в тех бумагах, — его голос стал срываться на дрожь. — Нет, Герман! Ты просто не можешь так сделать! Хорошо, я жду. Не буду трогать…

Моника включила свет. Ковер был залит чернилами, старик лежал в опрокинутой коляске, седые волосы окрасились кровью, а ноги в бархатных тапочках торчали в потолок. Моника быстро обвела взглядом комнату. Кресла, часы-банк, стол… Угол испачкан. Кровь.

Склонившись над трупом, она встала на колени, испачкав подол чернилами. Приподняла мертвую голову. Глаза банкира были открыты, впервые она видела мертвые глаза. Ее не должно волновать это. Рана на затылке… Ее пальцы обследовали расколотый череп сквозь липкие от прохладной крови волосы. Острые края вдавленной кости, месиво… Рана оказалась довольно глубокой. Моника провела рукой по закругленному углу стола. Патрик пытался изобразить случайность, а удар нанес чем-то острым.

Она встала, о штору вытерла руку и подошла к столу. Чек, немного мятый, был брошен посреди бумаг. Рядом с визитницей Моника обнаружила чернильную подушечку и вернулась к телу банкира. Присев на корточки, Моника невольно взглянула на восковое лицо, провела ладонью по векам, скрыв желтоватый фарфор зрачков. Потом не спеша приступила к делу. Отпечаток какого из пальцев требуется? Она подняла левую, еще не скованную окоченением, но уже прохладную руку банкира, и осмотрела каждый палец. Ничего. Моника терпеливо приступила к изучению правой руки. Подушечка мизинца сохранила остатки чернил. Моника окунула его в мякоть, пропитанную синей жижей, и приложила к чеку.

Герман был обессилен. Он отвез Ромео к отцу, где оставил ружье, которое не могли удержать безвольные руки. Но к соседу — испуганному убийством Патрику не заехал, ему следовало переодеться перед встречей с Моникой.

Подъезжая к дому, он заметил дым. Чутье вовремя подсказало, что горит именно его жилище. Кто-то поджег тайник. Герман закрыл глаза и улыбнулся. Месяца два назад это означало бы его гибель, секретная комната хранила около тысячи досье. Но теперь роль хранилища выполнял банк, а хозяином банка сегодня стал Патрик. Все складывалось великолепно, и мелкие неприятности не могли ему помешать. Герман двинулся к дому. У двери толпились зеваки, пожарные в медных касках уже выломали дверь и бегали из дома и обратно, рядом стоял черно-белый «мерседес» его начальника.

— Благодарю за отеческое внимание к моей судьбе, — поклонился он.

— Я не потому приехал. Знали ли вы о том, что в Вену вернулась Стервятница?

— Откуда у вас такие сведения?

— Отсюда! — он вынул из кармана листок. — Банкир Аустер написал мне письмо.

— Письмо? Да всем известно, что пальцы Аустера потеряли навыки письма. Он не может писать!

— А он и не писал. Письмо напечатано. Внизу стоит отпечаток его пальца. Его особенность визировать документы почти легендарна.

— Что же в письме? — Герман сосредоточенно смотрел перед собой, чуть выпученные глаза остекленели.

— Об этом поговорим в кабинете, — начальник полиции скользнул по лицу Германа взглядом. Еще немного, и его веко дрогнет нервным тиком. — Ты, Герман, арестован. За сокрытие сведений о пребывании в городе преступницы, а также по подозрению в убийстве банкира Аустера. Глупо было надеяться на твою преданность! Вся ваша шайка связана прочными узами. Ты, Моника Каттнер, Патрик Аустер. Теперь я понимаю, почему из Праги ты вернулся ни с чем.

— Но я был в совершенном неведении…

— Твой отец, герр Борн, подтвердил, что ты знал о Стервятнице. Каттнер в Вене уже с неделю. И жила в доме банкира. Вы все вместе подготовили убийство. Все это соответствует письму банкира.

Садясь в автомобиль, Герман напряженно думал, где ошибся. Мышцы глаза нервно дернулись. Отец Патрика… От старика надо было избавиться уже давно. Его отец… Вероятно, думал, что действует во благо Германа.

Автомобиль рванул к центру. Герман понял, что упустил прекрасный момент для побега. Там, у дымящихся окон дома, он мог легко скрыться. Почему-то он никак не мог осознать, что все потеряно. Вернуть себе положение в обществе, доверие полиции, все блага, каких он добился с таким трудом, было невозможно. Герману же казалось все поправимым. Он обдумывал варианты. Два-три досье принесут шефу славу великого сыщика, Герман сможет обменять их на свободу.

У светофора автомобиль затормозил. Рядом застыл черный «хорх». Герман узнал его, за рулем сидел Мейнард.

— Вы должны отпустить меня! Я расскажу все! Все, что знаю!

Мейнард оглянулся на голос, его лицо исказилось ужасом. Герман был уверен, его раб сделает все, чтобы освободить хозяина.

В камере Герман лег на нары, улыбаясь. Надзиратель был ему знаком, сторожевой пес одним из первых попал в его картотеку. Герман мог считать себя свободным, даже если сделка с шефом не состоится.

Серебряные сумерки окутывали летнюю резиденцию архиепископа, но во дворце царило оживление. На фоне зашторенных окон мелькали тени, на кухне готовили угощения, хозяин нервно поглядывал во двор. Наконец, к воротам подъехал синий «фиат». Из автомобиля выбрался худенький монашек и отворил лакированную дверцу перед прелатом в фиолетовой сутане.