Их там не много было: человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них слыхала, а все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами, кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской шинели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове фуражка без козырька, у другого — папаха, у третьего — этакий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного — косынка шелковая в полосочку, а еще у одного — так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреляли. А я — не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
Дядя Федор так и ушел от них невредимый.
Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
— Ты кто, — говорят, — такая? Тебе что здесь требуется?
А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
— Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
— Ты зачем врешь? — говорят. — За какой дочкой? Какая у тебя может быть дочка?
Я говорю:
— Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется…
Который в шляпе с пером, приставил к моему носу наган и говорит:
— А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз дух вышибу…
И так наганом нажал, что носу больно стало.
Я еще громче заплакала и говорю:
— Я вам правду сказала.
— Нет, ты не правду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто тебя сюда послал?
Я говорю:
— Никто меня не посылал. Я за коровой приехала. Пустите меня, пожалуйста, у меня корова с утра недоенная ходит.
Они друг на дружку посмотрели, головами покачали и говорят:
— Ловко придумано. Ничего не скажешь…
А потом этот, который в шляпе, взял меня за плечо, сдавил его со всей силы и говорит:
— А ну, пошли к атаману. Разберемся…
Коровы
Я всю дорогу плакала. Да так еще плакала, так орала, что даже бандиты не вытерпели. Один какой-то с бородой, в бриле соломенной, остановился и говорит:
— Тьфу! Не могу. Все уши заложило от ее крика.
Тут и другие остановились. Говорят:
— А ну ее! Таскаться с ней… Может, она, и верно, за коровой приехала!
А тот, который в шляпе, ногой топнул и говорит:
— Бросьте! Знаем мы, какие тут у них коровы. Никаких тут коров нема! Тут…
И только сказал «тут» — будто назло ему где-то впереди как загудит:
— М-у-у-у-у!..
Я сразу очухалась и плакать перестала.
Вижу: навстречу нам из лесу на лужок выходят коровы. Впереди — белая, за ней — пегая, потом еще какие-то, а потом — кто вы думаете? А потом вижу — Ноченька, красавица наша идет!
Я как закричу:
— Вот она! Вот она, моя корова! Видите — черная, которая с беленькой звездочкой!
И бежать уж хотела. А бандит в шляпе схватил меня за плечо и говорит:
— Стой!
Потом говорит:
— Вот я тебе что скажу. Это твоя корова? Да? Так ты ее позови. Кликни. Если она отзовется, если пойдет, — значит, правда. А если не пойдет, — значит, неправда, значит, ты брешешь, значит, ты — красный разведчик.
Испытание
Я обрадовалась. Говорю:
— Ладно!
А сама думаю:
«А вдруг не пойдет Ночка? Вдруг не откликнется?» Ведь все-таки, сами понимаете, это корова, а не собака…
Вздохнула я тихонечко и говорю:
— Ноченька! Ночка!..
Она — хоть бы что. Даже головы не повернула. Идет, не спешит, травку жует.
Тогда я погромче говорю:
— Ночь, Ночь, Ноченька!
Вижу — Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто воздух нюхает. А потом в мою сторону посмотрела и пошла. А я — к ней навстречу.
За шею схватила и — целовать. И опять чуть не плачу.
— Ноченька ты моя, Ноченька! — говорю. — Бедная ты моя, бедная! Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, наверное, хочешь, бедняжечка!..
А Ночка меня узнала, трется об меня и локоть мне своим шершавым языком лижет.
Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за коровой приехала, а не за чем-нибудь. Даже этот, который в дамской шляпе, и тот поверил.
— Ну что ж, — говорит. — Твое счастье. Шут с тобой! Забирай свою дочку или бочку и — катись отсюдова.
А я думаю:
«Куда же мне катиться?»
Потом думаю:
«Ясно — куда. К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они только уйдут, я потихонечку по кустикам да по залескам и погоню мою Ночку к плотине. Может, успею еще. Может, еще наши ребята, на счастье, не взорвут ее к тому времени…»
Атаман Соколовский
Но и тут мне не повезло.
Только мы с бандитами разговор кончили, не успели попрощаться, слышу: копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку всадники скачут.
Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, побледнели.
— А ну, — говорят, — ребята, сторонись! Атаман едет!
А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и кричит:
— Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
Сам он усатый, в папахе, седло у него шелком вышито, а на боку целых две сабли — одна с золотой рукояткой, а другая с серебряной. Бандиты, я вижу, еще больше испугались, потемнели все и говорят:
— Да ты не ругайся, Соколовский. Чего там. Мы же в разведке тут.
А он их не слушает. Кричит:
— Какая разведка? Какие вы к черту разведчики? Пока вы тут баклуши бьете, красные черти мост успели спалить!..
Бандиты ему говорят:
— Мы же не виноваты.
А он им:
— Не виноваты?!
Раскраснелся весь, зубами залязгал.
— Я вот, — говорит, — вас всех сейчас постреляю за такое дело.
Потом меня увидел и говорит:
— А это кто такая?
— А это, — говорят, — девочка. За коровой пришла.
Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит:
— Видали? Красные там оборону готовят, мосты жгут, а они тут, черти, с грудными младенцами прохлаждаются!
Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем назвал, но только думаю — надо сматывать удочки. А то, глядишь, и тебе попадет от такого бешеного.
Их уж там полная лужайка набилась, этих бандитов. Кто на коне, кто пеший… Коляска еще какая-то приехала.
Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит.
Я думаю: «Ну, до свидания. Я пошла».
Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок погнала свою Ночку в кусты.
«Кирпичом по голове»
До кустов не дошла — слышу за спиной:
— Эй, дивчина!..
Оглянулась — вижу: ко мне атаман подъезжает.
У меня сердце захолонуло. «Что еще? — думаю. Этак, я думаю, — с вами и через час до плотины не доберешься».
А он на меня зверем посмотрел и говорит:
— Ты тутошняя?
Я говорю:
— Да, тутошняя.
Тогда он пониже ко мне нагнулся, по сторонам посмотрел и говорит:
— Скажи, далеко отсюда будет Стахеевская мельница?
У меня сразу и хворостинка на землю полетела. Меня будто кирпичом по голове стукнули. Даже губы затряслись. Я говорю:
— Какая мельница? Не знаю я никакой мельницы. Никакой мельницы тут нет.
А он:
— Как это нет? Ты зачем брешешь? Нам же хорошо известно, что тут где-то есть мельница, и около мельницы — плотина.
У меня в голове мысли, как колесики в часах, завертелись. Я думаю:
«Как же это? Откуда они узнали? Ведь если они, раньше чем плотину взорвут, до нее доберутся, это ж — городу крышка. Это же значит, что они у нас всех перережут. Вы посмотрите — их сколько? Вона — у них и пулемет, и второй пулемет из коляски торчит… А у наших мальчишек — только ружья да наганы заржавленные…»
Я думаю:
«Нет, нет. Надо что-то такое придумать. Надо их обязательно задержать, обмануть. Давай, — думаю, — покажу им не в ту сторону. Пускай-ка побегают. Пока они там разберутся, пока догадаются, а уж от плотины одни щепочки останутся!»
Все это я в одну секунду обдумала.
Атаман говорит:
