— Мы там доски таскали и всякий мусор убирали…

— Ну и что?

— А тут написано такое, чего и не было. Это же неправда.

— Ладно, ладно, голубушка, — снисходительно засмеялся репортер. — Это не страшно. Это же ты не папе с мамой неправду говоришь. Это можно.

И он переглянулся со мной, посмотрев на меня, как взрослый на взрослого: дескать, вы видели, какие наивные пичужки бывают! Но в эту минуту мне не хотелось быть взрослым. Я стал на сторону девочки и даже пытался вмешаться и помочь ей. К сожалению, мы опоздали: парадный и высокопарный текст, сочиненный бойким репортером, был уже санкционирован, скреплен подписью и печатью, и именно эти, чужие лживые слова вынуждена была, запинаясь, деревянным голосом читать в микрофон девочка.

Репортер, с которым я пытался тогда спорить, на очень хорошем счету у начальства. Он — замечательный организатор, ему можно поручить «провернуть» любую тему. А ведь какое это страшное зло — именно этот человек и именно на этом месте: в редакции детского вещания. Ведь эта девочка, которая до сих пор свято верила в печатное слово и в слово, звучащее из репродуктора, — ведь каким потрясением, какой травмой было для нее услышать то, что она услышала из уст этого почтенного взрослого дядьки! А те, другие мальчики и девочки, которые таскали доски и вывозили мусор со стройки и которые вдруг услыхали, как их скромная и правдивая доселе подружка столь нагло и беззастенчиво «заливает» на весь эфир!.. Да, конечно, она потом объяснит им, как все это случилось. Но вряд ли это объяснение пойдет кому-нибудь на пользу. Из этого объяснения ребята уяснят лишь очень горькую истину: значит, все-таки врать можно! Учителю нельзя, папе и маме — тоже, а в микрофон, в эфир — пожалуйста, сколько угодно. И на это вранье их толкает не кто-нибудь, а сами взрослые.

Скажут: часто ли это бывает! Да, к сожалению, часто. Мы сами не замечаем в повседневности, как много яда рассеивают вокруг эти люди, не ведающие, где кончается правда и где начинается ложь.

Не могу без гнева говорить о том, что уже не первый год распространяют под видом «народных пословиц и поговорок» наши детские и юношеские газеты и даже некоторые издательства.

Стыдно приводить в качестве примеров эти перлы, а ведь мелькают они не только в периферийной, но и в столичной печати.

«При работе коллективной каждый грош вернется гривной».

«Конституция нова дала женщине все права».

«Агронаука — для урожая как порука».

«Темпы без качества — есть рвачество».

«Кто работает циклично, тот живет вполне прилично».

Что это — пародия, шутка? Какие тут шутки!.. Какому советскому человеку придет в голову шутить подобными понятиями.

Так в чем же дело? Ведь и школьник, знакомый хоть немного с подлинным фольклором, заметит, что все это — беззастенчивая подделка, грубейшая фальсификация. Ведь, в самом деле, не надо быть ученым фольклористом, чтобы понять: «гривна» в поговорке не может рифмоваться с «коллективно» уже по одному тому, что гривен (как и грошей) нет в нашем советском обиходе. Архаизмы эти вставлены в «поговорку» именно для придания ей большей «народности», достоверности.

Обычно все эти «копилки народной мудрости» снабжаются еще такими примечаниями: из собрания такого-то. Записал такой-то. Да еще: там-то, в таком-то районе, в таком-то колхозе.

Я не хотел бы бросить даже самую маленькую тень на работу настоящих фольклористов. Они делают большое и святое дело. И особенно тогда, когда собирают современный, советский фольклор.

Здесь я говорю о халтурщиках и спекулянтах. И даже не о них, а прежде всего о тех, кто принимает, оплачивает и подписывает в печать их изделия. Халтурщик получил свои «гривны» и «гроши» и ушел, а эти остаются и продолжают творить свое нехорошее дело.

Зачем они это делают? По неопытности? Не верю.

Скорее всего, делается это из тех же соображений, из каких, бывает, печатают у нас плохие повести и романы только за то, что они — на полезную тему. Но сколько вреда, сколько бед приносит это бездумное, привычное, чистое, бескорыстное приспособленчество!..

Есть в Ленинграде площадь Мира, бывшая Сенная. Когда-то здесь был рынок, и у площади было свое лицо: немытое, грязное, но все-таки лицо. Сейчас это — очень чистая, гладкая, но унылая, уродливая в своих очертаниях и пропорциях площадь, заставленная такими же унылыми и бесцветными домами. И вот об этой-то скучнейшей площади в примечаниях к одной популярной книжке по истории Ленинграда сказано:

«Советские люди превратили эту площадь в одну из лучших в городе».

Я прочел эти строчки и подумал: почему? Ведь автор все-таки не дворник, а искусствовед.

И вдруг понял:

Площадь Мира!

Мы столько пишем, говорим, кричим об эстетическом воспитании наших детей, и вот — на тебе: «Темпы без качества — есть рвачество», «Площадь Мира — одна из красивейших площадей Ленинграда».

Станьте на место тех мальчиков и девочек, которые уже понимают, что площадь эта уродлива, а приведенная выше «народная пословица» — никакая не пословица, а словесный мусор; станьте на их место, задумайтесь и — вот вам моральная тема в чистом виде.

Опять ребенок нарывается на ту же горькую истину: оказывается, врать можно! Но почему же в таком случае нельзя делать и все остальное, на что взрослые наложили запрет?..

Я начал статью с утверждения, что не может быть аморальной, безморальной детской книги. Мораль — не привесок, она не вкладывается в книгу, как иллюстрация-вклейка.

Но чистым и ясным, свободным от всякой неправды и двусмысленности должно быть все, что обращено к детям: не только книга, но и газетная статья, и спортивная хроника, и фельетон, и подстрочное примечание, и самая крохотная заметка из отдела «Почеши затылок».

Мы хорошо знаем, какой могучей и доброй силой является печатное слово. Но мы забываем, в какое зло может превратиться современный печатный станок, если он начнет размножать миллионными тиражами даже самую маленькую лжинку.

А забывать об этом мы не имеем права ни на минуту.

Мы дружно ополчаемся на тех, кто портит, искажает и обедняет наш язык; сетуем и негодуем, когда пишут и печатают «пошил» вместо «сшил», «одел» вместо «надел» и т. д. и т. п. Слов нет, все это очень важно и существенно, и говорить об этом следует, может быть, даже в тысячу раз громче. Но в таком случае в десять тысяч раз громче надо говорить о той нижесредней нравственной культуре, о той моральной полуграмотности, о которой шла речь выше.

Надо добиться, чтобы каждая погрешность такого порядка, каждая моральная ошибка, неясность, двусмысленность, куда бы они ни затесались — в книгу ли, в газету, в кино, в радиопередачу, стали бы чрезвычайным происшествием, предметом обсуждения и осуждения.

И, может быть, тогда реже будет возникать необходимость обращаться к пишущим людям с просьбой сочинить рассказ на моральную тему.

1961

Несколько лет назад «Литературная газета» напечатала письмо читателя В. Гарина. В письме был поставлен очень важный и своевременный вопрос о борьбе с преступностью, в том числе с преступностью детской. Но что предлагал Гарин? Единственное, что он мог предложить, — это ожесточение наказаний. Ничего не хотел слышать он о воспитании, о профилактике, о предупреждении преступности. Забыв о гуманистических традициях Горького и Макаренко, читатель «Литературной газеты» предлагал уничтожать преступников «так же безжалостно, беспощадно, как волков или бездомных собак». Он даже нарисовал удобную, по его мнению, «схему», по которой за каждый новый проступок, независимо от его тяжести и сознательности, наказание усиливается. На третий раз человека следует расстреливать. Больше того, в своем письме Гарин выступает в защиту самосуда, то есть считает возможным расправу с человеком без суда и следствия. И, наконец, самое страшное, самое дикое: он предложил уничтожать, расстреливать преступников несовершеннолетних, то есть детей. Конечно, выступление Гарина получило достойную отповедь. Хорошо ответил ему в том же номере газеты заместитель председателя Верховного Суда РСФСР А.Орлов. Не мог и я пройти мимо, не отозваться на это бесчеловечное выступление.