Он не стал дожидаться ответа.

Когда дверь закрылась, Великий епископ позволил себе улыбнуться. «Велфэр» слишком долгое время был под пятой у Магнуса. Теперь сам Магнус ослаб, и ситуация в городе должна была измениться. Лучшие проповедники Великого епископа уже вели поиски Коллинза. Судя по докладам, проповедники были очень близки к тому, чтобы обнаружить его и шайку его голодающих сподвижников. «Велфэр» должен был поймать Коллинза и предъявить его городу. «Велфэр» показал бы людям, что происходит с теми, кто не ест мясо Избранных, как предписано Господом. А потом «Велфэр» вновь заявил бы свои права на религиозный контроль производства мяса, и в город вернулись бы гармония и набожность.

Каждое утро перед рассветом они вставали, как будто подгоняемые невидимой приливной волной, и устремлялись вверх по многочисленным ступенькам и сломанным лестницам на поверхность. Он вел их, и они молча шли за ним. С той ночи, когда состоялся совет, их молчание стало еще более значимым, решительным.

Коллинз полагал, что они спрятались достаточно глубоко, чтобы люди из «Велфэр» их не нашли, но не был в этом уверен. Одно он знал наверняка: Магнус не остановится ни перед чем, чтобы его найти. Ищейки и шпионы Мясного Барона наверняка уже расползлись по всему городу как тараканы и рыскали по углам.

Поэтому Коллинз и его последователи проявляли особую осторожность в эти предрассветные часы. Ведь чтобы оставаться сильными, они должны были выбираться из-под земли в точно назначенный час и выполнять упражнения и ритуалы, которым научил их Коллинз. И именно в это время они были более всего уязвимы.

Коллинз знал, что его люди сильные и проницательные. Их природные чувства были обострены до предела. Его сподвижники обладали интуицией, которая предупреждала о многом, не только об опасности. Когда они впервые стояли в темноте среди монолитов разрушенных зданий, Коллинз мог «видеть» соратников благодаря светящейся ауре, которую излучали их тела.

В это утро Коллинз открыл для себя нечто особенное. Он не столько ощутил себя индивидуумом или лидером, сколько почувствовал, насколько они все связаны между собой. Это было физическое ощущение, как магнетизм в крови. Когда они шли вместе, он чувствовал, как их движения отдаются у него в животе: то сильнее, то слабее, — но связь эта никогда не прерывалась. Чем больше они дышали вместе, глотали воздух, тем сильнее было ощущение единства.

Это привело его к мысли о том, что они не только становятся сильными поодиночке, но, когда они вместе, их сила неизмеримо возрастает.

Они стояли, повернувшись лицом на восток, откуда струился серый свет. Коллинз был впереди. Вместе они втягивали в себя рассвет, и, когда солнце осветило тусклый горизонт, они уже были наполнены теплом. Все как один они сконцентрировали свет в брюшной полости.

Коллинз никогда не представлял себя в роли генерала. Он не хотел воевать. Война означала кровопролитие и смерть. Было неправильно использовать накопленную силу для того, чтобы растратить ее в войне. Однако другого выхода не было. В утреннем молчании они зарядились энергией.

Вскоре после рассвета они снова спустились под землю, и каждый уносил с собой концентрированный глоток солнечного света, их мышцы и сухожилия были натянуты и упруги после упражнений.

В темноте Джон Коллинз составил план действий, и каждый из его последователей стал еще сильнее.

Отец Ричарда Шанти тоже был скотником. Он работал на конвейере еще до того, как Магнус стал хозяином завода и Избранных. В те времена «Велфэр» в большей степени контролировал производство мяса. Великий епископ и его проповедники часто посещали завод, и сам процесс убоя Избранных был окутан божественной аурой. Магнус отодвинул религиозные доктрины на задний план и, прикрываясь лживыми заверениями в преданности Епископу, заменил священные ритуалы потогонной системой труда. Высокая скорость конвейера стала главной идеей производства.

Проповедница Мэри Симонсон сомневалась в том, что в процессе убоя и обескровливания рабочие читают правильные молитвы. Во времена отца Шанти эти молитвы были мантрой для каждого скотника. Ей было интересно, читает ли их на работе Ричард Шанти, такой с виду набожный и благочестивый. «Велфэр» все реже проводил инспекции на заводе, так что проверить это было невозможно.

Она покопалась в картотеке, где была отражена жизнь Алберта Шанти. Как и его сын, он был образцовым забойщиком — внимательным, умелым и ловким. И тем не менее в те времена скорость конвейера редко превышала девяносто голов в час. Как много все-таки изменилось в течение жизни всего лишь одного поколения. Она проверила, нет ли сведений о срывах в поведении Алберта Шанти, не было ли нареканий со стороны «Велфэр», и в одной папке обнаружила интересную информацию. Она сверила даты. Это случилось вскоре после второй трагической беременности Элизабет Шанти, когда инспекторы «Велфэр» заглянули к ним домой. Имелись донесения соседей о скандалах и драках в семействе Шанти.

Возможно, это был ложный донос — кто-то мог иметь зуб на Шанти и решил вызвать к нему подозрение со стороны «Велфэр». Сейчас она не могла об этом судить. А может, то была обычная бытовая ссора бездетных супругов, лишившихся последней надежды заиметь детей.

Другие донесения поступили в «Велфэр» с завода, когда у Алберта Шанти резко снизилась производительность убоя. Никакого визита инспекторов не последовало, поскольку завод был вотчиной бывшего тогда мясным бароном Грега Сантоса, который решал подобные вопросы по своему усмотрению. Но были и другие донесения о неподобающем поведении Алберта — не от его боссов, а от других рабочих. В донесениях отмечалось, что он проводит обеденные часы, наблюдая за тем, как коровы нянчат своих новорожденных телят. Проповедница Мэри Симонсон искренне сочувствовала этому человеку, представляя, каково было ему потерять двоих детей и каждый день видеть воочию рождение новой жизни.

И вот, наконец, последний донос.

По крайней мере, для него было оставлено место, обозначенное вкладышем с датой и номером эпизода, но в папке ничего не было. Никакой записи о том, что же совершил Алберт Шанти. Инцидент был закодирован буквой «И», и это означало, что он имел отношение к Избранным. Проповедница покачала головой, не веря своим глазам. Кто-то запустил руку в документы «Велфэр». Она еще никогда не сталкивалась ни с чем подобным. И никогда о таком не слышала.

Должно быть, это все-таки ошибка. И не исключено, что она сама ее допустила. Она была рассеянна и могла обронить досье или переложить его в другое место. Мэри Симонсон еще раз перебрала все документы в коробке Алберта Шанти, а потом еще раз. Проверила, не склеились ли карточки. И чем больше она вглядывалась в документы, тем сильнее было у нее ощущение, что чего-то не хватает. Вторжение в архивы «Велфэр» было сродни самоубийству. Сущее безумие. Она отошла в сторону и попыталась сосредоточиться, взять себя в руки. Это казалось невозможным. Она наверняка ошиблась.

Последняя проверка не дала результата.

— Уиттекер!

Старик явился на удивление быстро, взметая на ходу клубы пыли, из-за которых даже не сразу ее заметил.

— Да, проповедник?

— Проверьте коробку с документами. Найдите мне донесение С: 127:42.

Она вручила ему коробку и, прислонившись к полке, наблюдала за тем, как его крючковатые пальцы перебирают карточки. И вдруг из-за внезапной боли в желудке Мэри Симонсон сжалась всем телом, согнувшись и прижимая руки к животу.

Уиттекер разочарованно мяукнул и снова принялся рьггься в коробке. Проповедница почувствовала слабость в ногах и дрожь в мышцах и начала оседать на пол.

— Его здесь нет, — объявил Уиттекер. — Но оно может бы…

Она смотрела на архивариуса, уже лежа на грязном полу, голова ее склонилась набок, и слюна капала на плечо. Мэри Симонсон хотелось пошевелиться, заговорить с ним, но тело не слушалось.