Его волосы, все до одного, выпали.

Шанти наблюдал за быком сквозь щель в воротах стойла. Бык лежал на боку, свернувшись кольцом, и был похож на ребенка-гиганта. Поразительно, думал Шанти, насколько они разные — спящие и бодрствующие. Бык имел номер 792, который значился на синем клейме, закрепленном на мягком участке ноги между ахиллесовым сухожилием и таранной костью. Крепежные болты для клейма были из нержавеющей стали и полсантиметра толщиной. Снять их было не под силу Избранным, а вот скотник мог это сделать запросто с помощью специальных щипцов. Новорожденных клеймили в первые дни жизни, чтобы они успели забыть боль. Как только заживали следы проколов, на клеймо наносили цифры и цветовые коды в зависимости от дальнейшего предназначения животного.

СИНИЙ-792 был призовым быком. Его гены за несколько лет создали сотни, возможно и тысячи, телят, а отборные бычки из его потомства продолжали его дело и осеменяли стадо, продлевая ему жизнь. Шанти узнавал всех потомков СИНЕГО-792. Они не выделялись своей красотой, эти крепкие, мускулистые, ширококостные животные. Зато с легкостью преодолевали болезни и эпидемии, выносили холодную и суровую жизнь стада. Они исправно выполняли свою миссию. У всех них были голубые глаза и круглые лица. У большинства был отцовский разбухший нос в форме луковицы. Потомство СИНЕГО-792 было и в молочном стаде, и в мясном, в загонах для быков и в телячьих яслях. Только быкам и молочным коровам была предназначена столь долгая жизнь, как у СИНЕГО-792, и только элитные бычки могли рассчитывать на такое роскошное и многолетнее существование.

Шанти смотрел на спящего быка и задавался вопросом, скольких его потомков ему довелось отправить на тот свет. Как часто открывалась заслонка конвейера, и он ловил себя на том, что смотрит в глаза СИНЕГО-792, только уже второго или даже третьего поколения. И вот сейчас перед ним был их прародитель, все еще живой. Все еще дающий жару, как сказали бы скотники.

СИНИЙ-792 зашевелился, и под ним зашуршала солома. Шанти замер на месте. Если бы бык понял, что за ним наблюдают, это могло бы вызвать проблемы. Животные, у которых формировались какие-то отношения с хозяевами, зачастую меняли модель поведения и становились неуправляемыми или, как говорили мясники, трудно поддавались обработке. На мясном производстве многим словам подбирали синонимы, связанные с мясом. Шанти нравилось наблюдать именно за этим быком. Ему совсем не хотелось увидеть однажды глаза своего любимца, устремленные на него в момент, когда он приставит дуло пистолета к его лбу. Нет, время еще не пришло. СИНИЙ-792 мог еще пожить в свое удовольствие.

Бык дернул головой, как будто его разбудил громкий звук. Шанти отпрянул от щели и задержал дыхание. В стойле слышался шум, пока бык тяжело поднимался на ноги. После этого некоторое время стояла полная тишина. Шанти намеревался быстро и бесшумно скрыться в том случае, если бык подойдет к стене, за которой он прятался. Но вместо этого, шурша соломой, бык направился в дальний угол стойла и принялся стучать по стенке обрубками пальцев. Шанти расслышал глухое шипение и вздохи. Ему стало интересно, замечает ли кто-то еще из рабочих Магнуса, как общаются между собой Избранные. Впрочем, он сомневался в том, что у кого-то было время для подобных наблюдений. Никто из работников не проявлял такого интереса к скоту, как он.

Перестук и вздохи продолжались, и Шанти снова прильнул к щели. Он увидел, как СИНИЙ-792 стоит прижавшись ухом к алюминиевой перегородке. Улыбка расплывалась по его лицу. Кто знает, может, утешением для него было слышать ответ от других, себе подобных, и знать, что он не одинок.

Ослабленный рвотой после химической ванны, Снайп уже был неспособен к сопротивлению, когда Рубщик потащил его к одному из рабочих столов в форме саркофага. Петля натянулась, сдавив дыхательное горло и перекрыв ток крови к голове и обратно. Не успев дойти до стола, Снайп потерял сознание.

Должно быть, в этом и заключался фирменный метод работы Рубщика с подопечными. Когда Снайп очнулся, ему в глаза снова бил резкий свет, а сам он лежал, распластанный, на плите стола. Рубщик затягивал ремень на его щиколотке. Остальные конечности уже были зафиксированы, но Рубщик добивался полной неподвижности, чтобы ничто не мешало его работе. Кожаный ремень обхватил грудь и был затянут так сильно, что Снайп едва мог дышать. Другие ремни стягивали кости таза и колени. И наконец, последний крепеж предназначался для головы. Он попытался было сопротивляться, потому что понимал, что в таком положении уже не сможет наблюдать за происходящим. Смотреть ему совсем не хотелось, но это была последняя возможность контролировать ситуацию. Он принялся крутить головой из стороны в сторону, пытаясь увернуться от мертвой хватки Рубщика, и ему даже удалось выиграть время. Но как только он почувствовал, что под шею подсовывается гладкий деревянный брусок, он догадался, что Рубщик намеренно разрешил ему пошевелиться, чтобы проверить слабые места фиксации и как следует отрегулировать натяжение ремней.

Брусок под шеей стеснял движения, но Снайп не сдавался. Над правым глазом угрожающе завис огромный нож.

— Из-за твоей возни я не управлюсь вовремя, — выдохнул Рубщик. — Ослепление, правда, не входит в программу, но по твоей просьбе я его с радостью включу.

Снайп замер.

— Так-то лучше.

Рубщик туго перетянул ему лоб ремнем. Из-за подложенного бруска у Снайпа выгнулась шея, и горло теперь беззащитно было обращено вверх. Дышать он мог, но глотать — уже нет.

Когда Рубщик вонзил кончик скальпеля в его гортань, Снайп вскрикнул в первый и последний раз. Крик резко оборвался.

Рори Магнус откинулся на спинку кресла, которая привычно скрипнула, и взгромоздил ноги в ботинках на потрескавшуюся дубовую поверхность стола. Он прикурил очередную сигару от предыдущей, которую бросил в пепельницу, даже не потрудившись раскрошить.

Из приоткрытой задней двери доносились приглушенные звуки борьбы, телесных судорог, неизбежного окунания в ванну и сопровождающих его брызг. Он слышал все это сотни, тысячи раз, но никогда не уставал от этого и готов был слушать еще и еще. Только так можно было править городом. Только так можно было поддерживать высокие стандарты производства. Только так можно было заставить уважать себя и уничтожить несогласных.

От движения воздуха колыхнулась портьера, и потянуло дерьмом и рвотой, жгучими кислотными парами ванны. Странно, что до сих пор дояр-извращенец не произнес ни единого слова мольбы. Впрочем, ждать оставалось недолго. С минуты на минуту должен был прозвучать…

Крик.

Первый надрез было легче всего вытерпеть, но они все орали. Все без исключения. А потом крик обрывался, как будто кто-то разрубал топором тушу. Молодчина, Рубщик, знает свое дело. Он улыбнулся.

За криком следовал другой звук, такой же надрывный. А может, и более. Хрип отчаяния, изданного для того, чтобы быть услышанным. Магнус живо представил себе, как шевелятся губы Снайпа, но тот не может выдавить из себя ни слова. Это была немая мольба и бессловесный шепот трансформации.

А на очереди были другие, более глубокие и кровавые надрезы.

Магнус слушал так, как слушают знакомую мелодию в исполнении незнакомых музыкантов.

Он слушал, и ему было хорошо.

В архиве было пыльно. Чем дальше в историю углублялась проповедница, тем более пыльными становились папки и стеллажи. Тишина в хранилище тоже лежала пылью, укрывая своими пластами дерево, картон, бумагу.

Ее пропуск «Велфэр» отметил архивариус, тщедушный старикан с белыми волосами, торчащими из ушей и ноздрей, в линялом зеленом халате с потрепанным воротником. От архивариуса веяло глубокой древностью. И пахло от него одиночеством. Ему помогал клерк. Эти двое регистрировали все рождения, смерти и свадьбы в городе, скрепляя записи в скоросшивателях.